Дочь Кузнеца - [11]

Только вылетев на морозный утренний воздух из душного терпко пахнущего тепла хлева, Марыти заметила ведро, приготовленное у крыльца — вечером с новорожденным теленком замоталась совсем и забыла принести воды с речки. Придется идти сейчас. Подхватив ведро, Марыти пересекла двор и, аккуратно притворив за собой калитку, стала спускаться к реке.

Теленочек уродился на славу, здоровенький и красивый! Подрастет, а по весне можно будет и продать. Ее телка на все деревню славилась своими удоями. Теленка от такой коровы любой захочет купить, хорошие деньги дадут. Задумавшись о своем, Марыти шла к реке, не поднимая головы, да и узкая тропка, прихваченная первым морозцем, то и дело норовила предательски уйти из-под ноги, заставляла глядеть внимательнее. Только спустившись к самому берегу, к схваченной тонким ледком кромке воды, в которую вклинивалось темное дерево мостков, Марыти остановилась и подняла голову. Ручка ведра выскользнула из самих — собой разжавшихся пальцев, и то с гулким звоном покатилось по мосткам. Марыти выставила вперед руки, судорожно чертя в воздухе знак-оберег, и закричала, так, что ее было слышно и на дальнем конце деревни: из леса, чуть выше по течению спускавшегося к самой реке, вышел злой дух.

Да и кто еще это мог быть? Невысокого роста, чем-то напоминавший человека, только одетый в непонятный лохмотья и со странными длинными белыми, свалявшимися жутким колтуном, не то волосами, не то шерстью на голове. Демон медленно шел, приближаясь к женщине, и та невольно отшатнулась назад. Но лицо, лицо демона было человечьим!.. Марыти заставила себя остановиться и, прижав руки к груди, к бешено колотящемуся сердцу, присмотрелась повнимательнее. Предрассветные сумерки бросали неверные длинные тени, но то, что этим утром вышло из леса, было не духом, спугнутым метелью. По берегу реки шел ребенок. Девочка лет десяти-двенадцати, ее лицо было смертельно бледным, а глаза смотрели из-под спутанных светлых волос так, что сердце женщины на долю секунды перестало биться.

— Боги мои! — воскликнула Марыти, бросаясь к ребенку. И еще раз, потому что не было никаких иных слов. — Боги мои!

Когда жители деревни, возглавляемые старостой с вилами наперевес и самим мужем Марыти, сжимавшем в руке топор, спустились к реке, они увидели, что женщина стоит на коленях в снегу и судорожно прижимает к себе ребенка — девочку, немыслимо худую, одетую в невообразимые лохмотья, в которых лишь с трудом можно было узнать платье и добротный когда-то плащ, с превратившимися в сплошной грязный колтун светлыми волосами, с серым от измождения лицом, покрытым глубокими царапинами, только начавшими затягиваться. Женщина плакала, прижимая голову ребенка к своей груди, но в глазах девочки, смотревших на подошедших людей поверх ее плеча, не было ни слезинки.

Муж Марыти — Яков опустил топор и осторожно приблизился, тронул свою жену за плечо. Та вздрогнула и обернулась, потом медленно поднялась на ноги, по-прежнему прижимая к себе девочку. Яков посмотрел на ребенка, только сейчас начиная понимать, почему его жена так страшно кричала и почему сейчас она плачет.

— Кто это? — спросил он.

— Она вышла из леса, — неуверенно произнесла Марыти.

— Она не из нашей деревни, — покачал головой не молодой уже, но высокий и крепкий седобородый мужчина — староста. — Откуда она могла здесь взяться?

— И сколько времени она была в лесу? Посмотрите на нее! Она едва стоит на ногах! Как ее только дикие звери не загрызли!

В толпе крестьян поднимался шум, но девочка словно и не слышала его и уж точно не понимала, что весь этот переполох из-за нее. Ее серые глаза, казавшиеся еще огромнее на осунувшемся личике, смотрели куда-то вдаль, поверх голов людей, скользили по деревне, казавшейся на высоком берегу.

Это была большая деревня, на ее околице даже стояла корчма, гостеприимно распахивавшая двери навстречу любому проезжему гостю. Заниле, нигде никогда не бывавшей кроме своей родной деревни, она могла бы показаться просто огромной, если бы она понимала, что видит перед собой. Она шла по лесу много дней. Она сама уже не помнила, сколько. Дни и ночи слились для нее в мелькании деревьев. Она уже давно не чувствовала ни голода, ни холода, ни отчаяния, ни страха. Иногда она падала в снег от усталости, и сознание ее проваливалось в пустоту без снов. Потом она снова открывала глаза, заставляла себя подняться на ноги и идти вперед. Она не пыталась выбирать дорогу. Может быть, она плутала по кругу, но дух леса не стал ее убивать. Он уже приготовился уснуть на долгую зиму, и ему ни к чему были беспокойные пленники в его сетях. На рассвете неизвестно какого по счету дня деревья вдруг расступились, и между ними блеснула свинцовая гладь реки. Может быть, это была та самая безымянная речка, что петляла меж крутых холмов возле ее родной деревни — Занила не знала, но здесь, к югу от леса, она текла спокойно и величественно.

Занила стояла на берегу реки. Ее взгляд скользил по незнакомым лицам чужих людей, не замечая никого и ничего вокруг. Перед ее глазами еще был лес, мелькали стволы деревьев, колючие кустарники хватали за одежду, и ровный снег ложился под ноги…