Дочь - [40]

Я уткнулся носом в ее шею. Я вдыхал и вдыхал ее запах, потом прошептал:

— Это чтобы лучше тебя нюхать. Но я не могу нанюхаться. Кто ты теперь, один из семи козликов, бабушка или эта чудовищная Красная Шапочка?

Она снова повалила меня на спину.

— Никто не знает, никто не знает, что меня зовут Румпельштильцхен… [26]

28

На следующее утро я отвез ее в аэропорт. Она снова уезжала далеко, и в этом было что-то комическое — или, может быть, грустное. Невозможно было представить себе, что она действительно там живет. Что ради того, чтобы оставить меня в одиночестве, ей надо лететь одиннадцать часов.

Но ничего не поделаешь. В Лос-Анджелесе Сабину ждала работа. Я и сам способствовал этому, когда попросил ее сделать фотографию Сэма для обложки книги.

Мне было неприятно, что она уезжает, но не потому, что я не доверял себе или ей. Если после стольких лет разлуки мы смогли вернуться к тем же отношениям, тому же покою, той же строптивой, иногда болезненной веселости, то географическое расстояние не имело большого значения.

Просто я знал, что уже никогда больше не буду чувствовать себя уютно в той жизни, которую вел. Что не хочу больше одиночества, рационально обставленной квартиры в Баутенфелдерте[27], размеренной холостяцкой жизни. И еще: холодный цинизм, хаос беспорядочных связей и сопровождающие их игры, в которых пытаешься выдать себя не за то, что ты есть, стали мне противны.

За один вечер со мной сделалось что-то немыслимое: я хотел вернуть этот новый старый мир, мир Сабины. Навсегда. В будущее я смотрел с оптимизмом. Моя потребность в неопределенности полностью исчезла — как будто настало время и я наконец повзврослел. Бесцельность прежней жизни вдруг показалась мне пустой тратой времени. Надо было спешить.

Сабина мало говорила в последние часы, в аэропорту она шла за мной, бледная, напряженная и неуверенная, как будто никогда еще не летала на самолете.

Мои ладони стали влажными, когда я обнял ее, чтобы поцеловать на прощанье. Я рассмеялся дурацким смехом, полным неуместной самоуверенности, а она прошла внутрь, мимо будочки паспортного контроля.

Она помахала оттуда еще раз, и я ощутил страх и чувство вины, как будто отправлял в далекое путешествие маленького ребенка. Я энергично помахал в ответ, и она ушла в жестокий, большой мир.

Очень давно я не ощущал такого одиночества, когда кто-то уезжал.

29

В первый месяц мы перезванивались по два раза в день. Первый раз — днем, когда она просыпалась, второй раз — поздно вечером, когда у нее наступал полдень. Она была занята, и я тоже. Надо было обрабатывать франкфуртские контакты: писать письма, звонить, заключать договоры. Книгой Норы заинтересовались в трех странах, и надо было все это организовать.

Сэм уверял меня, что кончает книгу. Мы с ним разговаривали еженедельно. В принципе я не должен был никому отчитываться, но все же для порядка известил всех о моих планах, чтобы заранее оправдать будущие поездки.

Во второй половине ноября я предложил Сэму, что приеду на Рождество в Лос-Анджелес. Это предложение соответствовало моим собственным интересам, чего я ему, конечно, не сообщил. Сабина умоляла меня ничего не говорить Сэму о нашей связи.

Сэм нашел эту мысль превосходной.

— У меня отличное помещение для гостей, — гремел он, — никаких проблем, прекрасно! И заметь, мне придется позаботиться о том, чтобы книга была готова вовремя. Так что твой приезд обозначит для меня deadline![28]

Я сказал, что предпочитаю гостиницу, что я всегда предпочитаю гостиницу, что иначе я бы сошел с ума, что надеюсь, он это поймет, и, кроме того, он должен спокойно дописывать книгу… Сэм расстроился, но не стал меня уговаривать.

21 декабря 1998 года, в двенадцать часов дня, я вылетел в Лос-Анджелес. Я сильно волновался, но одновременно был весел, уверен в себе и почти доволен. Мысль о том, что мне предстоит одиннадцатичасовой полет, не пугала меня. Я уже представлял себе, как Сабина встретит меня, и почти чувствовал прикосновение ее хрупкого, нежного тела.

Я представлял себе, как она бранится из-за моих неверных решений: дурацкие джинсы, странная сумка, неправильно заказанная машина. Я вспомнил: она всегда начинала говорить о таких вещах, стоило мне проявить чрезмерную сентиментальность. Даже во время нашей единственной совместной ночи после пятнадцати лет разлуки она несколько раз портила самые нежные моменты трезвыми замечаниями («извини за крики на идише», к примеру).

На самом деле, мне это нравилось. Я не обижался, если она надо мной подтрунивала. Мне даже нравилось попадать в такие ситуации, разыгрывая взрывы лирических чувств. Наверное, чтобы забыть о том, как груб я был в юности.

30

— Где ты оставишь свои вещи, в гостинице или у меня? — по-деловому спросила она.

Сабина выделялась в толпе, как горящий костер, ее волосы сияли ярче, чем когда-либо, лицо было белым, гладким и светилось. Я неловко коснулся губами ее щеки, она ответила быстрым поцелуем и погладила меня по руке, которой я толкал тележку с багажом.

— Сэм еще вчера спрашивал, действительно ли ты хочешь жить в гостинице. Я сделала вид, что не поняла. Он ведет себя в последнее время странно.