Дочь - [39]
Я посмотрел на свои руки. Никогда прежде не замечал, какой я волосатый. Каким толстым и волосатым я стал.
Я медленно пошел к двери.
Она вскочила:
— Нет! Макс! Не уходи! Не уходи теперь, пожалуйста! Не надо. Останься! Я ушла от тебя, потому что я… потому что я хотела, как лучше… для тебя… Ты доволен? Ты это понимаешь? Пожалуйста, пойми. Я очень хотела вернуться к тебе раньше. Я очень хотела, чтобы ты меня нашел.
— Это безумие, — сказал я с искренним изумлением. — Я ничего не знал… Я тоже думал о тебе. И как я мог тебя найти?
Мы помолчали.
— Тебе не нужно было от меня защищаться, — сказал я.
— Я была бы рада, если бы ты меня нашел, — ответила она.
По всему было видно, что она оставалась собою. Оставалась той девушкой, чья загадочность была мне так дорога, чья неловкость умиляла меня, чья театральность делала меня лучше и интереснее, чье тело было сладостным и родным. Ее сущность для меня по-прежнему не подлежала критике. Несмотря на все ее недостатки.
Мои чувства были живы до сих пор, вернее, теперь они вернулись ко мне. Конечно, дыра в пятнадцать лет не могла исчезнуть в момент встречи, тем более встречи случайной.
И все-таки ничто не могло нарушить покой и счастье, которые я ощутил, хотя Сабина все еще плакала. Она плакала — но здесь и теперь, при мне. Я мог видеть ее и даже обнять, если бы захотел. Я был рядом с ней, я мог пожалеть ее, расстроенную моим отчуждением и недоверием. Я снова мог чувствовать. Мне было не совсем все равно, и я не совсем простил ее многолетнее молчание, но почти примирился с ним.
Что мне делать, как вести себя дальше? Какой конец будет у этой истории? Стояла мертвая тишина, и вдруг я понял, что дело шло не к окончанию истории, но к новому началу. И увидел, что только я могу это начало выстроить, я один. И не важно, что я буду делать.
Я сел рядом с Сабиной и обнял ее. Она тут же склонила голову на мое плечо, я вдыхал запах ее волос, ощущал под пальто ее хрупкие плечи. Мы сидели молча, я нежно касался губами ее волос.
Зазвонил телефон, и я почувствовал, как она вздрогнула от испуга. Она выпрямилась:
— Это Сэм, он всегда звонит.
Она отошла к окну с телефоном в руке.
Сэм позвонил из самолета, просто так. Знал ли он, что мы должны были сегодня увидеться?
— Да, — сказала она, — конечно. Я его спрошу. Сэм хочет поговорить с тобой, — сказала она удивленно.
— Привет, Макс, — гаркнул Сэм. — Все в порядке? Ты ничего не рассказал ей? Скоро я снова сяду за работу, будем держать связь!
— Хорошо. Отлично. Что обещано, то обещано. Я позвоню на будущей неделе.
— Вам, конечно, есть о чем поговорить! Как долго вы не виделись? Пятнадцать лет, да? Целая жизнь в вашем возрасте! Она, должно быть, много обо мне сплетничает. Не верь ничему, что она скажет. Все гораздо хуже!
Он отключился, и Сабина снова села рядом со мной, как будто ничего не произошло.
Я продолжал думать о Сэме. Сэм — смуглый, утонченный ашкеназ, был полной противоположностью отцу Сабины — степняку или горцу. Если я сейчас пропущу момент и не спрошу о нем, то могу после сморозить глупость. Мой личный синдром Туретта[25].
— Как поживает твой отец? — спросил я осторожно.
Сабина замерла на моей груди. Потом отодвинулась, лицо белое, застывшее. Глубоко вздохнула.
— Умер, — сказала она безразлично. — А может, нет. Не знаю.
— О, Господи. Извини.
Это меня потрясло, сердце застучало громко и медленно, казалось, она тоже должна была слышать его стук. Теперь я знал точно. Я все ясно понял. Ей не надо мне ничего объяснять. Я не хочу этого знать.
Но я хотел знать все.
— Что… — начал я.
— Оставь… Он умер. Ублюдок.
Ее голос снова стал спокойным. Я взял Сабину за плечи и повернул к себе. Лицо ее казалось нарисованным: бледное, с блестящими глазами, длинными черными ресницами и густыми бровями; четко очерченная линия губ, нос с горбинкой; игра света и тени подчеркивала красоту этого изумительного, необыкновенного лица.
Дыхание останавливалось при виде ее лица, хотелось впиться в эти губы и целовать, целовать…
Кто сказал, что пережившие лагерь были святыми? Должен признаться, когда-то я так думал. А еврейские отцы? С дочерьми?..
— Сабина, слушай, — сказал я. — Мне плевать на то, почему ты тогда от меня убежала, почему не захотела мне довериться. Я не был таким уж хорошим. Я был даже хуже, чем просто нехорошим, я был капризным, невоспитанным, ехидным кретином. Посмотри на меня. Я стал другим. Я кое-чему научился. Я теперь верный, добрый, мягкий, сердечный…
Она снова, не спеша, положила голову мне на плечо.
Я чувствовал, что она улыбается.
— Мне так тебя не хватало все это время. И так не хватает.
— Это правда?
Она прислонялась головой к моему плечу и, казалось, пыталась попробовать мою мужественную речь на вкус, чтобы… что? Он больше не колется? Она пыталась сдержать слезы, я видел, как сжимались ее губы. Потом глубоко вздохнула. Затем сказала таким знакомым, ворчливым тоном:
— Как далеко ты зашел. Раньше ты не решался так говорить.
Она повалила меня на спину и уселась сверху, схватив за запястья. Она излучала радость. Триумф.
— Макс, — сказала она торжественно, — я уже двадцать тысяч раз с тобой говорила, всегда одна и молча, к сожалению. Извини. Я до сих пор разговариваю с тобой обо всем. Всегда разговаривала. Все, что касалось тебя, до сих пор живо во мне. И вернулось снова. Ты рад, Макс? Почему у тебя так дрожат ноздри?
Честно говоря, я всегда удивляюсь и радуюсь, узнав, что мои нехитрые истории, изданные смелыми издателями, вызывают интерес. А кто-то даже перечитывает их. Четыре книги – «Песня длиной в жизнь», «Хлеб-с-солью-и-пылью», «В городе Белой Вороны» и «Бочка счастья» были награждены вашим вниманием. И мне говорят: «Пиши. Пиши еще».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Роман «Эсав» ведущего израильского прозаика Меира Шалева — это семейная сага, охватывающая период от конца Первой мировой войны и почти до наших времен. В центре событий — драматическая судьба двух братьев-близнецов, чья история во многом напоминает библейскую историю Якова и Эсава (в русском переводе Библии — Иакова и Исава). Роман увлекает поразительным сплавом серьезности и насмешливой игры, фантастики и реальности. Широкое эпическое дыхание и магическая атмосфера роднят его с книгами Маркеса, а ироничный интеллектуализм и изощренная сюжетная игра вызывают в памяти набоковский «Дар».
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.