Дочь - [41]

— Странно?

— Как-то отстранился, все критикует, огрызается… Работает слишком много, это ты его подгоняешь?

Я решил оставить свой багаж в гостинице. На всякий случай.

Сабина была в солнечных очках, широких брюках хаки и белой майке. Я едва узнавал ее — крутая девчонка из другого мира.

Или мне это показалось? Из-за прозрачного воздуха и чересчур яркого солнца Лос-Анджелеса, солнца пустыни, отражающегося от безмерного океана, в тысячу раз усиливающего его яркость. Или из-за разницы во времени. У меня в Европе была ночь, а здесь — середина дня, суровая, безжалостная дневная реальность.

Мы ехали по бульвару Линкольна к Пасифик-Палисадес. Дорога была забита машинами. Она шла вдоль разбросанных в беспорядке грязных строений и пестрых реклам на обочинах. Благодаря яркому и теплому свету это уродство выглядело ненастоящим, казалось, я прилетел сюда на машине времени, которая выбросила меня в другой исторический период.

Я чувствовал себя странно в этом необыкновенном свете. Я был городским, тучным и грязным. Как будто после многих лет выполз из темной ямы на Божий свет, в мир, живший своей жизнью.

Необузданность, одиночество, свобода. Я оказался в мире, о котором знал лишь понаслышке, благодаря телевизору, фильмам, книгам, музыке. Благодаря Джеку Керуаку[29], Пирсигу[30], Бобу Дилану[31], Дженис Джоплин[32]. Или я это только теперь придумал? Я часто бывал в Нью-Йорке, но Лос-Анджелес оказался совсем другим: более просторным, менее цивилизованным, уродливым, раздражающим.

Все это я хотел сказать Сабине, но что-то меня удерживало. Она вела машину по длинному, прямому бульвару со множеством светофоров, точно и быстро, и не разговаривала. Теперь, когда цель моей поездки сидела рядом, я едва не забыл, куда мы едем. Голова после самолета болела. Тело стремилось в постель, хотя я понимал, что не смогу заснуть от возбуждения. Цель не разговаривала. Ехала. Я вдруг понял, что никогда не видел, как она ведет машину.

Как мало знал я о ней. Как близко я ее знал. Светлое будущее было все так же далеко, моя страсть становилась все неистовее.

31

Мы отвезли вещи в гостиницу, старую голливудскую гостиницу с высокими потолками и вычурными украшеними арт-деко, и поехали к ней домой, в Палисадес. Каждая улица была другой, каждый дом отличался от соседних.

В Санта-Монике, пригороде Лос-Анджелеса, анклаве покоя и благосостояния, расположенном на берегу океана, улицы были широкими, виллы, утопающие в цветущих садах, роскошными, но колоссальные размеры домов, освещенных ярким солнцем, ошеломили меня. А Палисадес, построенный на холмах севернее Санта-Моники, показался уютнее и симпатичнее. Вдоль сверкающих чистотой проспектов стояли низкие дома разных форм и размеров с палисадниками, верандами и клумбами. Повсюду росли цветы и пальмы.

Сабина жила в небольшом доме с верандой, издали показавшемся мне кукольным. Он стоял в саду, в конце которого был выстроен домик для гостей. Я ожидал безликой квартиры, комнаты в гостинице — вроде той, во Франкфурте, промежуточной станции, короче — доказательств того, что она жила в таких же временных условиях, как я. Но уютный дом выдал ее, показав, что жить здесь ей нравилось.

Везде лежали покрывала и коврики, висели пестрые мексиканские картинки. На некоторых лампах — кружевные накидки, на стенах — черно-белые портреты в грубых пестрых рамах. Я узнал нескольких известных актеров («друзья», — сказала она безразлично) и очень удивился, увидев портрет ее матери. И Сэма.

И множество ее портретов — в разных вариантах. Я увидел, что раньше она была полнее, сексуальной и сладострастной, с вызывающим выражением лица (кто сделал эти фотографии?) и что как-то раз она перекрасилась в блондинку (это выглядело чудесно). Я видел ее одетой в ярко-красное вечернее платье, среди людей, которых не знал; я видел ее в теплых наушниках на лыжном курорте, с другими, незнакомыми. Все эти годы без меня! Мне стало тошно от этого.

Дом был обставлен грубой мебелью и завален бесчисленным количеством разнообразных и разноцветных подушек. Но эта пестрота выглядела простой, даже элегантной, хотя и отдавала индейским фольклором.

Меня немного напугал маленький алтарь в спальне, а на нем — обгоревшая ветка ладана, два блюдечка с засушенными розами, статуэтка Будды («Я занимаюсь иногда медитацией», — объяснила она, чуть покраснев). Возле широкой низкой кровати лежали сочинения религиозных философов, но шкафы у стен, слава Богу, заполняли книги, которые были мне ближе. Несколько томов на голландском оказались, при ближайшем рассмотрении, историями о Йооп тер Хеуле[33].

В саду посреди лужайки, рядом с огромной деревянной штукой вроде тотемного столба, был устроен бассейн-джакузи, в котором маленький водопад гонял воду по кругу и, несмотря на белый день, горели лампы. Вокруг бегала собака, чудесный далматинец в ярко-красном кожаном ошейнике, которого звали Гуру. Женщина-индианка возилась на кухне.

— Это Амалия, она убирает дом и присматривает за Гуру, когда я уезжаю, — сказала Сабина небрежно.

Я поздоровался с Амалией за руку.

— Ну, — засмеялась Сабина, — как тебе нравится здесь?