Дочь - [22]
— Макс, это мой отец, — сказал Сабина.
Она нервно рассмеялась, глядя на меня, словно заранее ожидая, что я не понравлюсь ее отцу.
Поэтому я пробормотал, запинаясь, что-то, кажется, о книгах, спросил, что он ищет, но уже не помню его ответа — только резкий звук своего голоса.
И как Сабина меня перебила:
— Хочешь выпить с нами кофе?
Казалось, мы попали в перевернутый мир, где он стал ребенком, а она — матерью, ищущей повода для общения.
Он кивнул:
— Хорошая идея. Вы уже свободны? Мне надо еще кое-что посмотреть, прежде чем идти.
Мы сразу вышли на улицу. Я вспоминал звук его голоса и думал, что, может быть, он хочет, чтобы его оставили в покое и дали еще несколько часов побродить по магазину.
Мы выкурили по сигарете. Сабина держала сигарету неловко, напряженно поднимая руку вверх: что-то ее беспокоило.
— Мой отец вечно занят, — сказала она задумчиво, — то что-то читает, то ищет материалы об этом дерьмовом пятнадцатом веке в Испании. Тогда произошел переворот в цивилизации, как он говорит, наступил золотой век. Двадцать пять лет этим занимается, у него почти готова диссертация.
— Он работает в университете?
— Да, он сотрудничает с университетом, но, кроме того, почти каждый день дает уроки форденским[12] подросткам.
— Где?
— В Зутфене[13].
— Сколько ему лет?
— Он родился в двадцать пятом. В этом году ему исполнилось пятьдесят семь. — голос у нее был сердитый, словно я ее обидел.
— О’кей, — весело откликнулся я. Потом сказал: — Кажется, твой отец немного не от мира сего. Слишком погружен в свои мысли.
— Это когда ему приходится выходить из дому. А в своем кабинете, за письменным столом, в жестком деревянном кресле он совсем другой. Он типичный рассеянный профессор, мой отец.
Мы замолчали. В моем мозгу крутились Сабинины рассказы о его жизни, словно валик в старом ротапринте. Средневековье, убежище, беззащитная спина…
Он появился примерно через десять минут. И я подумал, что эти десять минут мы прекрасно могли провести в магазине. Но извинялся он с таким неторопливым безразличием, что казался человеком, явившимся из какого-то другого мира, и я сразу забыл все свое раздражение. Зачем звать с собой человека, которому трудно даже притвориться, что он рад встрече с тобой?
Мы молча дошли до площади Дам[14] (Сабина и ее отец держались за руки) и разместились в баре, в самом начале Дамстраат. Мы пили не кофе, а пиво, на это он сразу согласился. Движение, которым он смахнул пену с верхней губы, было неторопливым и значительным. У него было прекрасное настроение, выглядел он безукоризненно и с энтузиазмом рассказывал о книге, которую только что купил и которой дожидался больше года. Раньше она принадлежала какой-то библиотеке, кажется, в Севилье. Пока что она не у него, добавил он виновато, сразу, как купил, отдал в переплет — книга просто рассыпалась на части.
Потом он спросил, учусь ли я в Амстердаме:
— Странно, а? Я сразу понял, что ты еще учишься. Я прав, да?
Зачем он это сказал? Мне что, должно быть стыдно? Я постарался сдержаться, клянусь, только ради Сабины.
Он сказал:
— Литературоведение — это захватывающе интересно. Есть ли среди предметов, которые ты изучаешь, что-то, чем ты страстно увлечен? Без чего ты не можешь жить? Учиться стоит, только если чем-то по-настоящему увлечен.
Я сказал, что собираюсь стать писателем. Он кивнул с притворным пониманием.
Сабина выглядела напряженной. А я ничего не мог с собой поделать, этот человек необычайно занимал меня. После короткого разговора я мог его свободно изучать, он лишь изредка поглядывал на нас и потому вряд ли мог заметить, что мы на него смотрим.
Он был интересным мужчиной, отец Сабины, с породистым лицом. Кто-то из его предков, несомненно, был из России: уроженец бескрайних степей, а не крошечных еврейских местечек. Сабина была на него мало похожа. Неудивительно, что такой крепкий мужчина пережил лагерь, думал я.
Пока Сабина излагала ему свои планы на будущее (о моих она не сказала ни слова), он впервые внимательно посмотрел ей в глаза, заинтересованно улыбаясь, моргая очень светлыми, слегка загибающимися вверх ресницами. Что выражало его лицо? Застенчивость, неловкость или безразличие?
Нет-нет, он, конечно, любил ее, но — комфортабельно расположившись на некотором расстоянии; он был слишком увлечен другими материями, чтобы позволить себе полностью служить чему-то одному. Даже своей дочери.
Мне неприятно было смотреть на них, потому что Сабина очень старалась и даже что-то планировала, хотя мечты ее пока что не заходили слишком далеко. И слишком много было причин для сомнений, чтобы строить серьезные планы на будущее. Я чувствовал, какую большую роль играла фотография в ее жизни. И в Доме Анны Франк она занимала теперь, как я узнал, более высокое положение.
Все эти успокоительные утверждения ее отец встречал серьезной улыбкой. Он слушал внимательно, потому что время от времени задавал острые вопросы; нет-нет, он верил ее рассказам, но хотел научить ее защищать свою позицию.
И Сабине приходилось рассказывать еще и еще, обо всех своих планах. Она говорила все громче, но вдруг остановилась.
— А как дела у мамы? — спросила она.
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
В книге публикуются русские волшебно фантастические сказки, записанные в разные годы, начиная с прошлого века и до наших дней, на территории Западной, Восточной Сибири и Дальнего Востока. В работе кроме печатных источников использованы материалы, извлеченные из архивов и рукописных фондов, а также собранные отдельными собирателями. К каждой сказке имеется комментарий, в конце книги даны словарь малоупотребительных и диалектных слов, указатель собственных имен и названий, топографический и алфавитный указатели, списки сказочников и собирателей.
Дмитрию 30, он работает физруком в частной школе. В мешанине дней и мелких проблем он сначала знакомится в соцсетях со взрослой женщиной, а потом на эти отношения накручивается его увлеченность десятиклассницей из школы. Хорошо, есть друзья, с которыми можно все обсудить и в случае чего выстоять в возникающих передрягах. Содержит нецензурную брань.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
20 июня на главной сцене Литературного фестиваля на Красной площади были объявлены семь лауреатов премии «Лицей». В книгу включены тексты победителей — прозаиков Катерины Кожевиной, Ислама Ханипаева, Екатерины Макаровой, Таши Соколовой и поэтов Ивана Купреянова, Михаила Бордуновского, Сорина Брута. Тексты произведений печатаются в авторской редакции. Используется нецензурная брань.
Повесть Израиля Меттера «Пятый угол» была написана в 1967 году, переводилась на основные европейские языки, но в СССР впервые без цензурных изъятий вышла только в годы перестройки. После этого она была удостоена итальянской премии «Гринцана Кавур». Повесть охватывает двадцать лет жизни главного героя — типичного советского еврея, загнанного сталинским режимом в «пятый угол».
В книгу, составленную Асаром Эппелем, вошли рассказы, посвященные жизни российских евреев. Среди авторов сборника Василий Аксенов, Сергей Довлатов, Людмила Петрушевская, Алексей Варламов, Сергей Юрский… Всех их — при большом разнообразии творческих методов — объединяет пристальное внимание к внутреннему миру человека, тонкое чувство стиля, талант рассказчика.
Впервые на русском языке выходит самый знаменитый роман ведущего израильского прозаика Меира Шалева. Эта книга о том поколении евреев, которое пришло из России в Палестину и превратило ее пески и болота в цветущую страну, Эрец-Исраэль. В мастерски выстроенном повествовании трагедия переплетена с иронией, русская любовь с горьким еврейским юмором, поэтический миф с грубой правдой тяжелого труда. История обитателей маленькой долины, отвоеванной у природы, вмещает огромный мир страсти и тоски, надежд и страданий, верности и боли.«Русский роман» — третье произведение Шалева, вышедшее в издательстве «Текст», после «Библии сегодня» (2000) и «В доме своем в пустыне…» (2005).
Роман «Свежо предание» — из разряда тех книг, которым пророчили публикацию лишь «через двести-триста лет». На этом параллели с «Жизнью и судьбой» Василия Гроссмана не заканчиваются: с разницей в год — тот же «Новый мир», тот же Твардовский, тот же сейф… Эпопея Гроссмана была напечатана за границей через 19 лет, в России — через 27. Роман И. Грековой увидел свет через 33 года (на родине — через 35 лет), к счастью, при жизни автора. В нем Елена Вентцель, русская женщина с немецкой фамилией, коснулась невозможного, для своего времени непроизносимого: сталинского антисемитизма.