Дочь Дома - [32]

Джонни сказал:

— На этой стороне мира звезды маленькие и далекие. Мне они кажутся какими-то одинокими. Глядя на них, я вспоминаю, как выглядят звезды на Атлантическом океане. Большими… Гораздо больше, Мора, и они сверкают, словно сходят с неба. Все это было довольно театрально. Когда я вернулся, то подумал, что звезды стали домашними и знакомыми. Такими они милее.

— Тебе хотелось когда-нибудь туда вернуться, Джонни?

— Вернуться куда? — небрежно спросил он.

— Обратно на Атлантику. Ты хочешь увидеть ее снова?

— Считаю, что нет. В этом не было бы ничего хорошего.

— Джонни!

— Да?

— Что там произошло?.. Я имею в виду, что произошло с тобой?

— Ничего особенного. По крайней мере, в обычном смысле того, что случается на войне. Я потерял несколько человек, которым привык доверять, и потерял многие из тех чувств, которые связываются с пребыванием дома. Мне как-то не удалось их ничем заменить. Я находился с тех пор в чем-то вроде вакуума, ожидая каких-нибудь событий. Это бродяжничество по свету — не то, чего бы мне хотелось.

— Ты найдешь то, что тебе нужно, со мной, Джонни?

— Бог его знает… достаточно ли ты веришь мне, достаточно ли любишь, чтобы пожелать оставаться со мной, даже если я не найду этого? Мора, иногда, чтобы спасти мужчину, требуется нечто большее, чем женская любовь. Ты знаешь об этом?

— Да, я знаю.

— И все же хочешь продолжать?

— Да.

Он крепко прижал ее к себе в порыве страсти или отчаяния:

— Любовь моя!

— Джонни…

Судно качалось и двигалось в равномерном ритме, подталкиваемое спокойным морем. По обе стороны появлялся и исчезал темный горизонт, мелкие звезды роняли с небес свой неверный свет. Слышались неизменные звуки моря и приглушенные слова их любви.

Они достигли гавани Остенде, когда солнце уже набрало свою силу и ярко сияло на бортах грузовых судов, на крыльях крикливых чаек. На натянутых веревках белело, похлопывая на ветру, развешанное для просушки белье. Раздавались громкие голоса на языках всего мира. Каждую минуту их преследовали резкие запахи: запах дохлой рыбы на пирсе, готовящейся еды, когда они проходили неподалеку от танкера. А когда на тихом ходу, включив двигатель, они подходили, чтобы пришвартоваться у длинного пролета каменной лестницы, до них донесся запах шерсти. На дальнем пирсе группа докеров расходилась с ночной смены. Они изредка обменивались усталыми репликами.

— Пойдем на берег и позавтракаем, — сказал Джонни. Он взглянул на нее. — Я считаю, что настало время нам перестать думать только о себе; надо составить какой-то план действий. Существуют Ирэн и твой отец… И Том.

Она вдруг села возле румпеля, соединив руки и зажав их между коленями:

— Джонни, я не пойду.

Он положил куртку:

— Что?

— Я не пойду. Я не смогу пойти.

Он сказал спокойно:

— Моя дорогая, ты выбрала не ту сторону Северного моря, чтобы сообщить мне об этом.

— Я знаю, — сказала она сокрушенно. — О, Джонни, прости. Я скверная маленькая обманщица… Я так мерзко тебя обманула. Я думала, что смогу пройти через это, но больше не могу. Вчера… Прошлой ночью это было по-другому. Словно одна жизнь оставлена позади, а другая еще не началась. Джонни, понимаешь ли ты, что я хочу тебе сказать? Мой милый, я не знала, что буду такой трусихой, такой обманщицей. Тебе надо было прислушаться ко мне там, в Темпле. Ты никогда не должен доверять мне. Ты подумал, что, поскольку я любила тебя — вчера, в то время, на том месте, — я сделаю все, что ты захочешь.

— Итак, сейчас над нами засиял ясный свет реальности, Мора, и тебе не нравится то, что ты увидела? Так ведь?

— Не говори так. Я не хотела, чтобы это случилось. Но мне следовало бы знать, что в итоге я не смогу пройти через это.

Ее руки сжимались и разжимались.

Джонни смотрел на отсвет солнца, запутавшегося в ее черных волосах, и на ее лицо, ставшее внезапно белым. Глаза Моры были темнее, чем ему казалось раньше, и взгляд стал остекленевшим. Ее плечи словно согнулись под невероятной тяжестью. Он внезапно увидел ее горе.

Джонни был тронут и пришел в замешательство, не желая признать, что в это мгновение, когда терял ее, он мог совершенно по-новому испытывать любовь к ней. Сейчас Мора была простой, как ребенок. Она стремилась удержаться, цепляясь за то, что было ее жизнью до вчерашнего утра. Она была уязвимой и очень утомленной. Как в тот первый вечер, когда он увидел ее сидящей в баре «Оленя» с усталостью на лице и в глазах. Он мог бы проявить сейчас жестокость, отхлестав ее словами своего разочарования и сожаления, которые она никогда не забудет. Им обоим предстоит пережить это. Страданье никогда не пройдет даром для них обоих. Она обманула… Все, что она говорила, было правдой. Но была ли она большей обманщицей, чем он сам? Они оба обманывали друг друга от избытка чувств. В нем зашевелилась жалость.

Он быстро подошел к Море:

— Прости меня.

Она прижала к нему голову, и он почувствовал, как ее тело сотрясалось от рыданий.

— Мы оба виноваты, Мора. Мы поступили по-дурацки и ошиблись. Но лучше сейчас оплакать это, чем потом.

— Как я могла сделать это, Джонни?

— Это моя вина, — спокойно сказал он. — Я должен был знать тебя достаточно хорошо, чтобы понимать, что ты действительно говорила правду там, в Темпле. Это никогда не смогло бы произойти между нами, если бы я не воспользовался моментом твоей слабости. Я думал, что буду всю жизнь дожидаться того времени, когда ты начнешь сожалеть. Но я слепец, когда дело касается того, чего я хочу.