Дочь четырех отцов - [89]

Говорят, увидев падающую звезду, нужно загадывать желание. Глядя на огненный дождь, я загадал для начала, чтобы Андялка была счастлива, а потом загадал то же самое во второй, пятый и сотый раз. Однако между сотой и сто пятидесятой звездой я думал об успехе моей книги. Завтра я отнесу ее на почту, это будет последнее заказное послание, которое примет Андялка. Хочется верить, что с поездом, который повезет мою книгу, ничего не случится, хоть в прошлый раз кто-то и говорил, будто возле Палмоноштора сгнили шпалы. Воображаю, как обрадуется мой славный издатель, получив рукопись не на десять, а на целых пятнадцать листов! А как будет счастлива публика, когда отпадет необходимость отправляться в поисках экзотики к золотоискателям на Клондайк вместе с Джеком Лондоном, и все то же самое можно будет получить у себя дома. Разве что критики останутся недовольны, так как не смогут сказать обо мне ничего плохого, а ведь для них, бедняжек, это хлеб насущный. Впрочем, они наверняка что-нибудь да придумают. Например, что писать я умею, но сказать мне нечего. Или что в романе есть мысль, но излагать свои мысли я не умею. Или что проблем у меня полно, а живых людей нет вовсе. Один скажет, что многие сцены выглядят чересчур реалистично, другой заметит, что персонажи мои не имеют выраженной индивидуальности. Кто-нибудь станет утверждать, что сюжетная линия слишком запутана — что ж, не беда, ведь тут же найдется другой, который заявит, что сюжетной линии нет вовсе. А тот, кто не сможет изобрести иного упрека, удовольствуется заявлением, что это — не роман.

Пусть сто пятьдесят первая звезда упадет на того, кого все это волнует! Мы же отправимся спать — во-первых, потому, что за плечами у нас много бессонных ночей, во-вторых, потому, что людям нашего возраста сон гораздо нужнее, нежели молокососам вроде господина Бенкоци, и наконец, потому, что для меня наступает великий день: я отправляю роман и прошу Андялкиной руки. В свахи я позову попа, он ведь ходит в юбке. Превосходная выйдет шутка! Сперва старик вылупит глаза, а потом прижмет меня к сердцу: «Нет, вы только поглядите на этого пройдоху! И ведь такой тихоня, ни за что не поверишь!»

Получилось несколько иначе. Не я огорошил попа с утра пораньше, а он меня. Он был бледен до синевы и заикался, словно так и не пришел в себя после вчерашних возлияний.

— Представляешь, Андялка сбежала ночью с помощником нотариуса.

Матушку Полинг я обнаружил над кучей битой посуды — оставалось лишь закопать черепки в землю, чтобы полвека спустя кто-нибудь из моих ученых коллег сделал вывод об эпохе кьёккен-мёддинг в венгерской истории. (Кьёккен-мёддинг — это горы кухонного хлама тысячелетней давности, которые километрами тянутся в Дании по берегу моря. Попросту говоря, окаменевшая помойка.) Сперва она швыряла на пол глиняную посуду, потом пришел черед жестяной. Чем рассудительнее и спокойнее пожилая дама, тем ужаснее она в бешенстве. Если кто и пострадал в этой истории кроме меня, так это матушка Полинг — она понесла едва ли не больший ущерб, чем я. Правда, я лишился невесты, равной которой не было в этом мире, но матушка Полинг лишилась зятя, утверждавшего, что не мыслит семейного счастья без тещи. А такого зятя не сыщешь ни в этом мире, ни в ином. (В раю — во всяком случае, потому что туда таких не пускают.)

— Я убью этого подлеца, говорю вам! И-и-и! — выкрикивала она, подвывая, словно выпь.

Покамест бедняжка ограничилась тем, что швырнула на пол противень и принялась топтать его с невиданной яростью — будь он человеком, у него не осталось бы ни единой целой косточки.

— Не нужно никого убивать, матушка Полинг, — я взял ее за руку и силой усадил на стул.

— Глаза ему выцарапаю, и-и-и! — Она впилась ногтями в собственное лицо.

Я отвел ее руки от лица, обнял за плечи и погладил по красивой седой голове.

— Успокойтесь, матушка Полинг, все устроится. Быть может, тут просто недоразумение.

— Какое там! — она в изнеможении опустила голову мне на плечо. — Он меня наперед предупреждал: дескать, запретите мне видеть вашу дочку, так я ее украду. Бандит проклятый, хотела его тогда ножом пырнуть — жаль не пырнула! Я и Андялке сто раз говорила: коли не бросишь своего бездельника, утоплюсь! Да только она в ответ все одно: я, мол, еще раньше утоплюсь.

Гнев ее помаленьку перешел в слезы, и тут выяснилось, что Андялка, собственно говоря, давным-давно любит господина Бенкоци. Познакомились они еще в Пеште, и девушка запросилась домой, к матери, именно потому, что нотариус призвал юношу к себе как бедного родственника. Он надеялся сделать его своим преемником, но мальчишка задурил, вздумал стать знаменитостью, чтобы быть достойным Андялки, и принялся марать налоговые карточки драмами. Госпожа Полинг была в отчаянии и изо всех сил настраивала дочь против господина Бенкоци. В конце концов та сказала, что не пойдет за него до тех пор, пока он не сменит навязчивую идею на здравый смысл. Тогда мальчишка надулся, стал таскаться в город, гулять, кутить. К моменту моего приезда они даже разговаривать друг с другом перестали. Андялка, казалось, образумилась, что же до матушки Полинг, то она была на седьмом небе, когда поняла, как страстно я мечтаю стать ее зятем.