Дочь четырех отцов - [84]

Я восторженно поблагодарил нотариуса за великолепное известие и спросил, нет ли у него желания прогуляться со мной обратно на Семихолмье.

— Хотеть-то я хочу, — нотариус хитро улыбнулся в ответ, — да только лучше не пойду и тебе не советую. О кольце не беспокойся, оно в надежном месте, Рудольф на моих глазах запер его в сейф — можешь подождать до утра. Так будем же лояльны и не станем беспокоить высоких господ в такое время.

— Очень трогательно, что свободный королевский избиратель либерален даже по отношению к мертвецам, — подхватил я шутку, — могу тебя успокоить: испанского этикета у тюрков не вводили.

— Нет, дружище, я лоялен только по отношению к живым венграм, но зато ко всем, невзирая на лица. Речь о Рудольфе, о том, чтобы не мешать ему, когда он, удалившись от публики, вкушает радости личной жизни.

— Ах, вот оно что! — я рассмеялся. — Уж не удирает ли мошенник по ночам с кургана?

— Как раз наоборот! К нему приходит Мари Малярша, и они стерегут мертвецов вдвоем.

Я расхохотался так, что едва не свалился со стула. Как там говорил чепайский святой ткач? «Стройный брюнет знатного роду!» Вот Рудольф как раз и есть стройный брюнет, а по знатности рода с ним вряд ли кто сравнится от Иркутска до Гринвича. Да, что ни говори, чепайский ткач — большой пророк. Ей-богу, надо бы послать министру внутренних дел депешу: пусть выкроит ему местечко. Будет у нас хоть один дальновидный политик.

Ох, не мне бы говорить о дальновидности! Ведь сам я на этот раз оказался слеп, как какой-нибудь министр иностранных дел. Можно же было сообразить, что Мари Малярша, воссоединившись с Рудолем, немедленно обретет в нем венец своей жизни. Нетрудно было догадаться и о том, что стоит Рудольфу вступить на этот путь, как в археологической Македонии ему станет тесно.

Собираясь утром на курган, я хотел позвать с собою попа. Прислуга сообщила, что его преподобия нету дома, видать, к нотариусу пошли, тот за ними посылал, приходи, мол, да срочно.

Я отправился следом; во дворе у нотариуса было полно народу. Мужики и бабы шумели, размахивали руками, я едва пробил себе дорогу к двери. Откуда-то донесся гнусавый голос кума Бибока:

— Вернется, раз я сказал! Потому и заложницу прихватил!

— Что это здесь творится? — я вошел в контору. — Уж не свадьба ли, часом?

Господин Бенкоци, надо сказать, был разряжен так, что вполне тянул на жениха. Белые матерчатые туфли отчищены бензином, полосатые теннисные брюки тщательно отутюжены, с пряжки ремня ухмылялся египетский сфинкс из нейзильбера — вид у него был такой, словно ему удалось сбыть с рук все свои загадки разом, — черный люстриновый пиджак украшала крупная маргаритка; не будь мне доподлинно известно, что юный господин изгнан из почтового Эдема, я сказал бы, что это — летняя астра.

Старый нотариус яростно орал в телефонную трубку, он-де битый час ждет, когда ему дадут окружное полицейское управление, и на мое приветливое «доброе утро!» ответил крайне неприветливо:

— Черт бы тебя побрал вместе с твоим утром! Впрочем, пардон, ты здесь ни при чем.

— Да что такое?

— Мари Малярша сбежала ночью из деревни.

— Если мужу дела нет, то нам-то что за дело?

— Есть ему дело: на рассвете перебудил ревом всю деревню и погнался за ними с вилами.

— Господин нотариус забыл сказать, что ваш Рудольф, господин председатель, составил Мари компанию, — прояснил ситуацию юный Бенкоци.

— Господи благослови, — я спокойно улыбнулся. — С судьбой приходится мириться.

Я с удовлетворением ощущал, что судьба заботится обо мне самыми хитрыми способами. Рудольфа она явно предназначила для того, чтобы избавить меня от обременительной симпатии Мари Малярши.

— Вот как? — кисло улыбнулся нотариус. — А то, что Рудольф прихватил с собой сейф, — это тоже судьба? Со всеми побрякушками пращура Арпада — с золотыми брошками, серьгами, жемчугом, янтарем. Ну и колечко с рубином негодяй тоже решил нам не оставлять. Теперь мне ясно, почему, запирая вчера вечером ящик, он вдруг заявил: «Тысяч на пять динаров потянет». Они уже тогда решили бежать в Сербию.

— Хоть бы Андраш Тот их догнал. — Я рухнул в плетеное кресло, отирая выступивший на лбу пот. Меня волновало только кольцо, но за него я сам был готов нанизать подлеца на вилы.

Со двора доносилось гудение толпы. Потом послышались твердые шаги в коридоре. В дверях появился Фидель, он тоже отирал пот со лба.

— Ну вот, нашли.

Мы трое разом вскочили.

— Вора? — спросил нотариус.

— Женщину? — спросил помощник нотариуса.

— Кольцо? — спросил я.

— Андраша Тота Богомольца, — отвечал поп. — Повесился на том самом дереве, на котором нашли художника семь лет тому назад. Доктор уже вскрывает его в мертвецкой.

Деревенский морг — такое место, где пропадает всякая охота помирать. Деревянный сарай у кладбищенской ограды, предназначенный для беспризорных покойников, которых наверху наверняка встречают осанной и пальмовыми ветвями святые в белых одеждах, а внизу не отпоет даже кантор. Господь бог, разумеется, выплатил бы за них вознаграждение, но смертные не любят ссужать господа бога, хотя уж он-то ни перед кем в долгу не оставался. Деревенская мертвецкая служит еще и прозекторской, для этой цели она оборудована столом на козлах. Кладбищенский сторож разделывает на этом столе заколотую свинью, переворачивая верхнюю доску обратной стороной, так как наружная сторона предназначена для самоубийц. С ними же, как правило, разбирается доктор, он режет их и кромсает во имя науки и порядка, дабы никто не волновался и не сомневался в том, что они действительно умерли.