Дочь четырех отцов - [83]

Ни в коей мере не преуменьшая Рудольфовых заслуг, справедливости ради хочу отметить, что моя старая теория имен в очередной раз подтвердилась — большей частью успеха он все же был обязан своему имени. Зовись он Тодором, Самуэлем или попросту Йожефом, все могло бы повернуться совсем по-другому. Но он по странной случайности оказался именно Рудольфом — впрочем, может, это была никакая не случайность, а особое, предначертание, — а посему пару дней спустя мой лакей уже был увенчан двойным нимбом: королевского происхождения и исторического предназначения. Обаятельный стройный мужчина, с императорами да королями на дружеской ноге, говорит на господский манер — половины не разберешь — и к тому же носит имя Рудольф — это мог быть только один человек, только тот самый «Рудоль», единственный Габсбург, заслуживший бессмертие, поскольку успел умереть, прежде чем его разлюбили. Потому он и не мог состариться, черты лица его становились все четче и определеннее по мере того, как гроб в капуцинском склепе все больше подергивался патиной.

— Вылитый Ференц Йошка, — заявил Марта Петух, как известно, большой специалист по части «Рудоля».

— Можете не сомневаться, — веселился нотариус, — господин Рудольф, коли захочет, может за неделю поднять все деревни вдоль Тисы и повести их войной на кого угодно.

К счастью, у Рудольфа не было исторических амбиций, он вполне удовлетворился той славой, которую доставила ему новая находка: по левую руку старого всадника был обнаружен еще один мужской скелет, под лопаткой у него лежали остатки колчана, возле правой кисти — наконечник стрелы. Кто бы это мог быть!

— Это мог быть любимый слуга знатного господина, какой-нибудь лучник, с которым господин предпочитал ходить на охоту.

— Одним словом, что-то вроде премьер-министра.

— Да, что-то в этом роде. А когда хозяин умер, слугу похоронили вместе с ним, чтобы ему не было одиноко в загробном мире.

— Славный обычай, жаль, что его отменили, — вздохнул нотариус. — А знаете ли вы, что Марта Петух нынче предложил Рудольфу четыре центнера пшеницы? На тот случай, если и впрямь случится какая свара и придется идти на серба.

— Я всегда говорил, что они — чудесные люди, нужно только уметь с ними обращаться, — поп расчувствовался и тяпнул стаканчик.

На следующий день нотариус постучался ко мне в неурочное время, перед самым ужином.

— Прости, что помешал, старина, но тут такое случилось — я не мог тебе не сообщить.

Я охотно простил его, тем более что последние полчаса корчился у стола в величайших душевных муках. Сперва соблазнитель присосался, как пиявка, к губам натурщицы, но потом насытился, женщина тоже начала зевать и подумывать о том, как бы отучить мужа от медового чеснока и приучить его снова бриться каждый день, ведь он, в сущности, куда интереснее помощника нотариуса. Надо было срочно что-то предпринять, а не то они разлюбят друг друга, и художник, помирившись с женой, наймется куда-нибудь учителем рисования.

— К твоим услугам. Что такое стряслось?

— А вот что: у витязя жена обнаружилась. Лежит одесную, но на левом боку, чтоб старик и в могиле мог ей в глаза поглядеть. Молоденькая, видать, одевал ее старик что надо: в ушах — серьги золотые с мой мизинец, на шее — янтарное ожерелье, на поясе — серебряная пряжка, а на пальце — золотое кольцо с рубином, да с каким! Будто теперь из ювелирного магазина, стоило Рудольфу его платком обтереть.

Я суеверен ровно настолько, насколько может быть суеверен человек, вкусивший от многих наук и к тому же бывший некогда лириком старого закала. (Новомодные лирики-мистики все как один рассудительны, словно учителя математики или строители-каменщики. И это совершенно естественно: мистицизм, как правило, дается только тем писателям, чей разум сух, холоден, и остер, как тщательно протертое лезвие бритвы.) При всем том, я не мог не увидеть в появлении этого кольца предначертания свыше. Судьба преподнесла мне кольцо, воистину достойное Андялкиного пальца, кольцо, которое некогда носила восточная княжна, белая лилия, на руках доставленная с туранских полей на берега Тисы. Оно могло отыскаться давным-давно и затеряться в руках грязных торгашей. Оно могло оказаться на пальце какой-нибудь шлюхи и стать нечистым орудием ее ремесла. Оно могло попасть на музейную полку, и праздная публика разглядывала бы его, зевая, пока оно не стало бы жертвой грабителей и не кончило бы жизнь в золотой — ванночке фотографа или дырявом зубе старого торговца пшеницей. Но судьба хранила его — habent sua fata annuli[148]! Она запрятала кольцо под самым долговечным из Семи холмов, тысячелетие Тиса укрывала его илом, а ветер — песком; сердце княжны давным-давно проросло дикими фиалками и шиповником, а судьба все хранила кольцо и сохранила его до самого моего прихода, чтобы я мог преподнести его своей невесте, чьи пальчики тоньше и нежнее, чем у любой герцогини. Кто знает, не переселилась ли в Андялку древняя душа, обратившаяся в цветок? И кто знает, не течет ли в Андялкиных жилах та же кровь? Конечно, для дилетанта имя «Полинг» звучит отнюдь не по-турански, но лингвисты (те, что занимаются финно-угорскими языками) запросто могли бы доказать, что раньше оно звучало совсем не так и сугубо по-турецки — не Полинг, а Дёндиле.