Дочь четырех отцов - [15]
Дождавшись ее прихода, я поинтересовался, что это за головоломки.
— Да так, ерунда, — она улыбнулась и покраснела, — я учусь играть в теннис и записываю, когда свободен мой партнер. Ведь с тех пор, как вы изволили заняться романом, у меня стало много свободного времени.
Ну как же, пристань — самое подходящее место для тенниса, а Святой Ян Непомукский — самый подходящий партнер для юных филологинь. Тренироваться же лучше всего во время вечерни, потому что все находятся в церкви, и никто не видит, как он слезает с постамента.
Я ничего не сказал девице, только шутливо погрозил ей пальцем. В сущности, я был зол на самого себя за то, что мой роман как будто заражал окружающую атмосферу. До сих пор эта девица была благоразумна, как сама Минерва, и вот, на тебе, ее тоже потянуло на романы. Нечто в этом роде случилось и с Рудольфом, моим лакеем, бывшим солдатом, прошедшим Сибирь, сыном старой прачки, что служила у моей бедной матушки. Он ассистировал мне при раскопках, ежедневные же его обязанности состояли в том, чтобы прибирать мою комнатушку, стелить постель, готовить воду для бритья, а также расставлять по полкам черепки и ржавые железки.
До сих пор мы были вполне довольны друг другом, но вот в один прекрасный день я обнаружил, что исчезла гальштатская урна. Вещь была очень ценная, с резными фигурными украшениями: первобытная женщина наматывала нить на протянутые руки первобытного мужчины в шлеме. Зачатки матриархата на заре времен. Лет десять назад Британский музей предлагал мне за эту урну столько денег, что на них можно было бы откупить у Австрии весь Гальштат.
— Рудольф, ты не трогал случайно ту большую серую урну?
— Трогал.
— Куда же ты ее дел? В комнате ее что-то не видно.
— Я посадил в ней желтофиоль для Мари.
— Какой еще, к черту, Мари?
— Да дворниковой дочки. Очень уж ей хотелось желтофиоли, вот я и купил на рынке рассаду. А цветочные горшки страсть какие дорогие; величиною всего-то с мой кулак, а просят за него шестьдесят крон. Вот я и подумал, что этот старый горшок будет в самый раз, нужно только провертеть дырочку в дне. Я подумал, барину она так и так теперь ни к чему, мы ведь, слышно, завязываем с этим ремеслом и будем истории сочинять.
Вот пожалуйста, вторая жертва романтики! А ведь я все еще не брался за этот проклятый роман!
Разумеется, я ничего не сказал Рудольфу: не затевать же, в самом деле, ссору с собственным лакеем! Я велел ему, раз уж так вышло, отнести Мари крышку от урны, для комплекта.
— Фактически! — ответил Рудольф на изощренном солдатском наречии. — Отличная выйдет поилка для цыплят.
У Диодора Сицилийского во «Фрагментах»[41] есть размышление о том, кто ближе к истине: греки, для которых Случай — божество мужского пола, или римляне с их богиней Фортуной. Не будучи достаточно компетентен в теологии, судить не берусь. Одно могу сказать: мне помог Счастливый Случай в сутане.
В конце концов я дошел до того, что попытался выудить тему из газет. Я выписал на месяц с десяток пештских изданий — на любой вкус. Из них я почерпнул, что в Венгрии нет ни одного порядочного человека; одни считали последним порядочным человеком Иштвана Тису[42], другие — Дезе Иштоци[43], но все сходились на том, что после них не осталось никого, кроме мошенников, жуликов, лоботрясов, поджигателей и прочих потенциальных висельников. Когда же мне хотелось поверить, что и в этой стране попадаются приличные люди, я шел в клуб и покупал «Берлинер тагеблатт»: нельзя сказать, чтобы там нас особенно расхваливали, но, во всяком случае, не поливали грязью с таким усердием, как наши собственные газеты.
Как-то вечером сидел я в клубе в укромном уголке и зевал над немецкой газетой. Тут в клуб вошла компания священников-законоучителей. Мы обменялись приветствиями. Я был знаком со всеми, кроме одного, пожилого, широкоплечего и краснолицего в сутане. Попы расселись неподалеку от меня и начали веселиться на свой поповский манер. Поп в сутане взял слово, речь его сопровождалась дружным хохотом. Наверняка деревенский поп, — подумал я, — и наверняка рассказывает пештские анекдоты. По моим многолетним наблюдениям, деревенские попы всегда знают самые свежие пештские анекдоты.
Я допил кофе, закурил свежую сигару и подозвал официанта. В этот самый момент до слуха моего донеслись слова деревенского попа:
— Это я слыхал еще от Турбока, царство ему небесное.
То была настоящая молния в ночи; в последний раз я сталкивался с таким явлением в гимназическом возрасте, да и то на страницах романов Йошики[44]. Тема найдена, роман готов! Благослови господь этого славного попа, произнесшего имя Турбока именно сейчас, а не пятью минутами позже, когда я, по всей вероятности, уже лежал бы в постели, спасаясь от мучительных романных проблем чтением последнего номера «Ревю археологик». Разумеется, теперь об уходе не могло быть и речи, и я заказал еще один кофе. Я чувствовал, что меня посетило наконец вдохновение, и понимал, что его ни в коем случае нельзя упустить.
