Дочь адмирала - [117]

Когда я пришла домой, мамуля была чем-то очень расстроена. Стол уже был накрыт, в духовке жарилось мясо. На столе стояла бутылка коньяка, бутылка водки и графин с вином.

— Что случилось? — спросила я.

— Да все этот Генри со своей машинкой, — ответила она. — Приходил сюда, задавал вопросы. Всякие ужасные вопросы — обо мне и твоем отце.

— Ничего не поделаешь, он журналист, — сказала я.

Мамуля гневно тряхнула головой.

— Вопросов, какие он задавал, я никогда не видела ни в одной газете.

— Велела бы ему заткнуться и оставить тебя в покое.

— Он не из тех, кому можно что-то приказать.

Поначалу вечер удался. На мамуле был ее светлый парик, она и меня заставила надеть тот парик, который принес Генри. В глазах Генри тотчас загорелся злой огонек, как будто парик выдал какой-то его секрет.

Я не пила, но мамуля выпила не меньше трех бокалов вина: никогда прежде на моей памяти она не пила так много.

Тут неожиданно вскочила Зося и подняла свой бокал. Лукаво посмотрев на мамулю, она провозгласила:

— Не надо волноваться, леди. Американцы спасут нас!

На них с мамулей внезапно накатил приступ истерического смеха — именно эти слова произнесла когда-то Зося во время отсидки во Владимирской тюрьме.

Обстановка сложилась приятная — до той минуты, пока Генри, вытащив свой магнитофон, не склонился к мамуле и что-то ей сказал. Я увидела, как она напряглась, а лицо ее покраснело от гнева.

— Нет!

Я поняла, что он снова пристает к ней со своими идиотскими вопросами об интимных отношениях с моим отцом.

— Прекратите, Генри, — сказала я, — неужели вы не видите, что оскорбляете ее?

Извинившись, он отодвинулся, однако магнитофон с колен не убрал.

Зося принялась рассказывать какую-то невообразимую историю из быта Владимирки, клятвенно уверяя, что это сущая правда. Мы весело смеялись, но тут Генри опять что-то сказал мамуле. Она залилась слезами.

— Помоги мне, Вика, он опять мучает меня.

Я встала:

— Уходите домой, Генри. Вы меня сердите.

— Вы даже не понимаете, что для того, чтобы написать о вас, мне необходимо знать детали и подробности, — ответил он.

— И тем не менее вы не узнаете всех подробностей. Пожалуйста, уходите!

Пожав плечами, Генри убрал магнитофон.

— Хорошо. Встретимся завтра рано утром. Когда, вы знаете.

ГЕНРИ ГРИС

Было уже за полночь, когда Генри Грис ушел от Федоровых. В пять утра он заедет за Викторией и повезет ее в аэропорт. Он решил пройтись до гостиницы «Берлин» пешком. Ему предстояло сделать еще несколько звонков в Соединенные Штаты. Перед этим хорошо бы побыть на свежем ночном воздухе, чтобы выветрить из головы винные пары и сигаретный дым.

Он надеялся, что не совершил глупости, разрешив сегодняшний вечер. Это было рискованно, поскольку никто из собравшихся, видимо, не понимал, сколь важно сохранить в тайне отъезд Виктории. Что делать, не изображать же ему из себя гестаповца. И так он уже обидел и Зою, и Викторию. Но что особенного он спросил? В Штатах в его вопросах, скорее всего, никто не усмотрел бы никакого намека. Почему Зое хотелось иметь ребенка от Джека? Ведь если Джек не понимал всей призрачности надежд на совместную жизнь после войны, то уж Зоя-то наверняка понимала. Но Зоя обиделась, как будто он попросил рассказать о сексуальных отношениях. Странные люди эти русские.

Придя в гостиницу, он заказал разговор с редакцией газеты во Флориде. Ага, Джека и его жену уже увезли ночью в приготовленное для них убежище. Никто не обратил внимания на кавалькаду отъезжавших от дома машин. Ну что ж, половина действующих лиц доставлена по месту назначения. Теперь дело за ним и за остальными сотрудниками «Инквайрер», которые прибудут на Джон-Айленд после того, как они с Викторией покроют расстояние, равное половине окружности земного шара.

В пять часов этого субботнего утра 22 марта 1975 года Москва еще спала. Генри сел на заднее сиденье взятой напрокат машины и огляделся по сторонам. Пусто. Хорошо, что улица запорошена снегом. Если кому-то вздумалось спрятаться в подъезде, остались бы следы.

Наклонившись вперед, он заговорил с шофером по-русски. Он постарался придать голосу строгий, официальный тон, отметив при этом напряженное внимание шофера.

— Хочу, чтобы вы знали. Я сопровождаю в Америку актрису Викторию Федорову. Это официальное поручение, и я прошу вас пресекать любые попытки иностранных журналистов приблизиться к ней. Никто не должен задерживать машину. Вы меня понимаете?

Водитель притронулся рукой к фуражке:

— Понятно, товарищ. Будет исполнено.

Машина свернула на Кутузовский проспект. Они подъехали к подворотне жилого дома, и Генри внимательно оглядел ведущую к дому дорожку. Снег на ней лежал нетронутый. Миновав скверик, машина подъехала к Зонному подъезду. Он велел шоферу припарковаться во дворике, сохраняя предельную осторожность.

Войдя в подъезд и поднимаясь по ступеням, Генри размышлял, в каком настроении встретят его обе женщины. В глубине души он чувствовал угрызения совести за испорченный накануне вечер. Он отнюдь не считал себя жестким, бесстрастным репортером, но, видимо, именно таким восприняли его Виктория и ее мать.

Женщины сидели за обеденным столом друг против друга, накладывая косметику — перед каждой стояло зеркало. Боря слонялся по комнате. Слава богу, и Зоя и Виктория были настроены вполне благосклонно. Казалось, вчерашний инцидент был начисто забыт. Зоя предложила Генри кофе, а Виктория сказала, что от волнения перед предстоящим полетом почти не сомкнула ночью глаз. Она была уже в парике. Надев темные очки, она поднялась из-за стола. На ней были черные брюки и жакет. Потом она надела пальто, и Генри одобрительно улыбнулся.