Добровольный узник. История человека, отправившегося в Аушвиц - [29]
К этому времени он был физически истощен. Даже во время отдыха его тело ныло от боли. Кожа была прозрачной и чувствительной к любому прикосновению. От недостатка кровоснабжения посинели пальцы, уши и нос. Ноги отекли, потому что количество воды в организме сокращалось медленнее, чем количество жира и мышечной ткани. Было почти невозможно надевать по утрам брюки и сабо. При нажатии на ногу палец уходил настолько глубоко в ткань конечности, словно она была сделана из теста[235].
Мысли Витольда путались, иногда он почти терял сознание, возвращаясь в лагерь по вечерам, но каким-то чудом не падал. Затем его мозг вновь начал осознавать происходящее. Витольд понял, как близко подошел к провалу, и приказал себе: «Ты ни за что не должен сдаваться!» Он увидел крематорий с дымившейся на фоне неба трубой и понял истинный смысл девиза, висевшего над воротами лагеря: Труд освобождает — он «освобождает душу от тела… отправляя это тело… в крематорий»[236].
А потом мысли снова исчезли. Он понимал, что вернулся в барак, только потому, что просыпался в своей койке на следующее утро, и все опять повторялось. Казалось, что часы тянутся неделями, недели же пролетали как минуты. Голод и холод были его единственными постоянными спутниками. Еще не кончился ноябрь, а на плацу уже намело сугробы, и брови покрывались инеем[237].
По ночам, чтобы согреться, он прижимался к соседям по матрасу. Некоторым заключенным выдали кепки и куртки, привезенные из другого концлагеря. Новая одежда принесла новую пытку — вшей, которые быстро распространились по лагерю. У заключенных появился вечерний ритуал — сбор насекомых с нижнего белья и одеял. Однако сколько бы Витольд и другие ни убивали вшей, маленькие мерзкие насекомые по-прежнему ползали по людям, когда они ложились спать, и уснуть было невозможно[238].
Заключенные идут на работу.
Предоставлено Государственным музеем Аушвиц-Биркенау
В такие моменты голодный, замерзший и сжираемый вшами Витольд обнаружил, что душа его способна отделиться от страдающего тела. Она словно поднималась над телом и с жалостью смотрела на него, как смотрят на нищего на улице. «Пока тело испытывало мучения, душа порой чувствовала себя великолепно», — вспоминал он[239].
Состояние Витольда все больше тревожило Деринга. В конце ноября они договорились встретиться в госпитале, но Деринг едва смог найти Витольда в толпе тощих, грязных доходяг, напиравших на дверь госпиталя и стремившихся попасть внутрь. Признав то, что почти четверть заключенных в лагере больны или травмированы, эсэсовцы переделали под больничные блоки еще три барака, но места все равно не хватало[240].
Осмотрев друга, Деринг спросил, как же он держится на ногах, и предложил определить Витольда в госпиталь и, возможно, даже договориться о работе там.
Витольд твердил, что он в порядке. Поступавших в больницу заключенных редко оставляли в живых. Кроме того, большинство завербованных им людей были в еще худшем положении, чем он. «Как бы это выглядело, если бы я хоть раз пожаловался, что мне плохо… или что я слаб… и что я настолько устал от работы, что ищу любой предлог для собственного спасения? — писал он позже. — Было очевидно, что тогда я не смогу никого вдохновить или потребовать чего-то». Впоследствии Витольд устроил на работу в госпиталь Кона, который держался на ногах из последних сил[241].
И все-таки Витольду пришлось спасать себя. Один из его рекрутов, Фердинанд Тройницкий, работал в столярной мастерской в бараке рядом с главными воротами. Его капо, Вильгельм Вестрич, этнический немец из Польши, был не так жесток, как другие. Фердинанд договорился с Вестричем о встрече, но Витольду необходимо было произвести хорошее впечатление. Витольд решился на отчаянный шаг: он сказал Вестричу, что находится в лагере под псевдонимом и на самом деле он один из богатейших польских аристократов, шляхтич, и обязательно вознаградит Вестрича за его доброту. Судя по всему, капо купился на эту байку. Вестрича вскоре должны были освободить — возможно, он увидел шанс получить награду за услугу. Во всяком случае, Витольд устроился в столярную мастерскую и даже нашел место в мастерской для Славека[242].
После работы на складах Витольд первые несколько дней пребывал в состоянии тихого шока. В мастерской было чисто. В углу стояла выложенная плиткой печь. Никаких побоев. Ему выдали кепку и носки. Конечно, и ему, и другим плотникам приходилось выполнять какие-то столярные работы, но Вестрич оградил их от проверок[243].
Несколько дней спустя Витольд получил известие, взбудоражившее весь лагерь. Вновь прибывшие заключенные сообщили, что информация об Аушвице дошла до Варшавы в ноябре. Подполье опубликовало отчет в своей главной газете, и люди заговорили об ужасах концлагеря. Вероятно, Витольд подумал, что в Лондоне скоро обо всем узнают и начнут действовать[244].
Приближалось Рождество, и печальная слава лагеря, похоже, вызвала кое-какие перемены. Польский архиепископ Адам Сапега узнал о тяжелом положении заключенных и обратился к коменданту Хёссу с просьбой разрешить церкви прислать в лагерь помощь и организовать рождественскую мессу. Хёсс дал согласие на передачу посылок с продуктами весом не более килограмма для каждого заключенного, но в мессе отказал: его милосердие на этом заканчивалось, а на остальное у него был свой взгляд
