Добровольцы - [6]

Как зримая музыка, эти сплетенья

Симфонией нового мира звучали?

Что Леля в извивах костра находила?

Одно лишь сиянье, одно лишь горенье

Открытой души своего бригадира,

А с ним и всего поколенья.

А Маша?.. Зачем она в пламя смотрела?

Не стоило этого делать, быть может…

Зеленая ветка в костер залетела

И вспыхнула тоже.

…И Горький шепнул: «Я решил почему-то,

Что вы оробели, смутились вначале,

И стал ваш рассказ о прыжке с парашютом

Неточным: небось, о любви умолчали?»

Откуда он знает? И девушка сразу

Поведала Горькому в светлом восторге

О Славе Уфимцеве синеглазом,

Красавце, проходчике и комсорге.

Ах, Слава Уфимцев! Когда бы ты слышал

Признания эти! В земные высоты

Взлетел бы ты сердцем, наверное, выше

Предела, что могут достичь самолеты.

Вились над костром золотые извивы,

Сливаясь с вечерним сиянием зорьки.

И Леля поглядывала ревниво:

О чем это шепчутся Маша и Горький?

Однако к концу подходила беседа.

«Друзья! Расставаться не хочется с вами.

На шахту я к вам непременно приеду,

Хотя поругаться придется с врачами».

А Маше шепнул: «Разговор между нами,

Я в этих делах молчаливей могилы».

В костре пробежало по веточкам пламя,

Темнея, теряя последние силы.

Как жаль, что так быстро окончилась сказка!.

И лица подружек задумчиво-строги.

Расхлябанный «газик» — смешная коляска —

Несется в Москву по Смоленской дороге.

Глава седьмая ПЕРВАЯ СМЕРТЬ

Зачем это Маша торопит шофера,

Кусает какую-то горькую травку?

Уже половина девятого скоро,

Она подвела синеглазого Славку!

На длинной скамейке Тверского бульвара

Сидит он, куря ароматные «пушки»

А слева — влюбленная пара.

А справа задумчивый Пушкин.

Она не пришла, не придет — это ясно!

Так можно всю жизнь просидеть и напрасно.

А завтра мы в Тушино едем. И надо

Как следует выспаться. Тут не до шуток:

Пройдет испытание наша бригада

Не в недрах, а в небе — в прыжках с парашютом.

Уфимцев! Такие к тоске не способны,

Грустить не умеют, хотя молчаливы.

Могучие люди бывают беззлобны

И робостью внешней красивы.

Он выломал палочку и прилежно

Письмо начертил на дорожке песочной:

«Мария, люблю» осторожно и нежно

На грунте рассыпчатом, грунте непрочном.

Поднялся, ушел. И доехав до дома,

На койке скрипучей уснул он мгновенно.

Его не разбудишь, пожалуй, и громом.

(Еще мы громов не слыхали военных.)

А Маша примчалась к скамейке заветной

Лишь в 9-15. В смятенье, в печали.

Но слов никаких на песке не заметно:

Другие влюбленные их затоптали.

(Когда бы владел я волшебною силой,

Я все написал бы и сделал иначе:

Привел бы тебя на свидание с милой

И всем раздарил бы Любовь и Удачу.)

Как мучилась Маша одна до рассвета

Томилась на крайней скамейке садовой.

Сам Горький, пройди он дорожкою этой,

Узнать не сумел бы девчонки бедовой.

О чем она думала в час предрассветный,

Глаза заслоняя шершавой ладонью?

Конечно, не злым подозреньем, не сплетней

Терзалось сердечко ее молодое.

Ей виделось нашей судьбы продолженье:

Война громыхает над краем сожженным

И Славка-пилот улетает в сраженье,

А ей ожидать, как положено женам.

А вдруг на него налетели фашисты?!

Их много, а он одинешенек в тучах.

Машина пылает. Он прыгать решился

Вот прыгнет — и пулю вдогонку получит.

«Любимый! Не смей раскрывать парашюта,

Пока тебе неба и выдержки хватит!

Открой его в долю последней минуты,

Не то тебя ветер на крыльях подхватит.

Для пули фашистской ты станешь мишенью…

Чтоб не было в битве любимому тяжко

Пример показать приняла я решенье

И утром попробую прыгнуть с затяжкой»

И вот оно утро. Мы едем в трамвае.

И пригород быстро несется на встречу.

В открытые окна вагона врываясь,

Зеленые ветви ласкают нам плечи.

Навек неразлучных сегодня нас трое.

Акишина в нашей компании нету, —

Он дома остался, он очень расстроен:

Врачебному парень подвергся запрету.

Но если бы ты заглянул в мою душу

(Не выдай, не выдай, товарищ хороший)

То понял бы сразу: я попросту трушу

И даже завидовать начал Алеше.

Но дышит спокойствие рядом со мною,

Твердит, как урок, рассудительный Слава:

«Находится слева кольцо вытяжное,

Скоба запасная находится справа.

Вылазь на крыло! Как в Москву-реку с вышки,

Ныряй без раздумий — солдатиком, рыбкой.

Об этом еще не написаны книжки,

Мы первые будем», — добавил с улыбкой.

Нам все начинать выпадало на долю,

Недаром недавно звались «пионеры».

Эпоха такою была молодою,

Что в прошлом нечасто встречались примеры.

У края покатого летного поля

Пирует с подругами шумная Леля.

Консервы лежат на вчерашней газете

И скромные ломтики серого хлеба.

Вокруг на траве мы расселись, как дети,

Близ летного поля у самого неба.

Что с Машей? Она опустила ресницы

А Слава? Он смотрит в небесные дали

Как важно им было бы объясниться!

Зачем им друзья в это утро мешали?

Товарищи! Небо зовет голубое,

Нас ждут самолеты на поле зеленом,

И мы в парашютную входим гурьбою,

И каждый гордится комбинезоном.

Инструктор сверкает вставными зубами.

Страшней мне становится с каждой минутой.

Заводят У-2, и лиловое пламя

При выхлопе рвется из патрубков гнутых.

(У-2 не зовется еще «кукурузник»,

Еще не летит над сожженной травою,

Овеянный славою всесоюзной,

Всеевропейскою и мировою.)

Мне первому прыгать. Проклятый алфавит!

До буквы моей никого не нашлось.

Пилот преспокойно на взлетную правит,

Ангары и люди уносятся вкось,