До завтра, товарищи - [90]

После очередного похода в город Ренату сообщил, что народ согнан на арену для боя быков, а часть забастовщиков увезли в Лиссабон.

Паулу попытался встать с постели, ибо и в забытьи помнил об ответственности своего поручения и о той опасности, которой подвергаются хозяева хижины.

Но голова закружилась, и ему пришлось лечь. Мануэл Рату не отходил от раненого. Он менял компрессы, подавал суп и кофе, которые приносили хозяева или соседи. Потом он спрашивал о самочувствии и снова молча застывал у постели.

После трагедии в Вали да Эгуа Паулу не мог спокойно думать о встрече с Мануэлом. Ведь именно он, Паулу, был зачинщиком борьбы мелких арендаторов, он воодушевлял Мануэла Рату, его жену и дочь, и поэтому, какие аргументы ни выдвигай, он не мог избавиться от болезненного чувства вины за смерть Изабел.

Представляя встречу с Рату, он представлял в первую очередь его печальный осуждающий взгляд.

Случилось обратное. Мануэл Рату не только спас его от верного ареста, но и проявил братскую заботу. В долгие часы, которые он провел у постели раненого, Рату ни на секунду не забывал о Вали да Эгуа. Он помнил свой домик, распространение листовок вместе с женой и дочерью и тот кошмарный день, который у него украл навсегда Изабел. Но ни на секунду ему не приходило в голову в чем-то упрекать товарища. Паулу и Важ оставались для Мануэла особыми людьми, дорогими его сердцу, потому что они знали ее, они уважали ее. Почему-то Мануэлу Рату казалось, что именно Паулу написал стихи о дочери.

Вечером 19 мая Паулу смог подняться и сделать несколько шагов. Пелена, которая давила на глаза, почти исчезла. Он чувствовал себя лучше и хотел уйти. Мануэл Рату отговорил его — в такой час он не успеет на автобус, а пройти много километров пешком не в состоянии.

На следующее утро, когда они садились в лодку, весь поселок пришел прощаться. Пребывание Паулу и Рату было важным событием в унылой, бедной, безысходной жизни рыбаков. Но в эти дни рыбаки поняли, что совсем рядом идет борьба за лучшую жизнь. И среди борцов один из них, Ренату, который имеет таких друзей. С грустью прощались рыбаки с двумя незнакомцами, а некоторые женщины вытирали набежавшие слезы.

Мануэл Рату проводил Паулу до автобуса, а сам сел на поезд, чтобы вернуться домой. Его беспокоило создавшееся положение, ведь почти все руководящие товарищи арестованы. Он думал о налаживании связи с уцелевшими ячейками, чтобы дать верный и правдивый отчет на встрече, которую Паулу назначил через два дня. Однако, когда он приехал к себе в деревню, Перейра и Висенти оказались уже на свободе, и Перейра заходил к нему домой.

Кроме этой доброй вести, Мануэла Рату ожидала другая: письмо жены, написанное неразборчивым почерком. Она сообщала о здоровье, жаловалась на неурожаи и заканчивала так:

«За многие годы, даже когда тебя не было, я не оставляла наш дом. Теперь что мне в нем делать? Меня постоянно тянет к тебе. Я во всем буду тебе помогать. У кого было меньше всех обязанностей, отдал жизнь за счастье других. Тому, за что она погибла, мы должны посвятить свою жизнь».

4

В импровизированном концлагере, где он находился 19 мая, Сагарра встретился почти со всеми товарищами из своей ячейки. Он увидел многих крестьян из других деревень и договорился о встречах на воле. Таким образом, когда на следующий день его выпустили, то уже открывались широкие возможности организовать и объединить крестьян.

Но если все время заниматься партийной работой, как трудиться в поле? А иначе на какие шиши существовать?

По договоренности со старшим братом он время от времени уезжал из дому. Теперь это невозможно. Только встречи, назначенные в концлагере, займут не меньше недели. Положение тем более затруднительное, что он робел сказать об этому брату. И не только ему, но и Важу.

Важ появился 21 мая. Исподлобья вглядываясь в изможденное лицо товарища, Сагарра нарисовал подробную картину забастовки.

— Через месяц, — заключил он, — у нас будет вдвое больше членов партии, чем до забастовки.

Он ни словом не обмолвился о своих личных неурядицах:

о невозможности быть одновременно поденщиком и партийным пропагандистом. Но стеснение Сагарры не укрылось от Важа. Он слишком хорошо знал, какова работа, которую могут выполнять лишь люди, отдающие ей все свое время.

— Если партия предложит тебе стать кадровым работником, готов ли ты на это?

Сагарра несколько секунд помолчал, словно сбитый с толку.

— У меня мало знаний, — наконец сказал он. — Наверно, есть более подходящие товарищи.

— Я говорю не об этом, — настаивал Важ. — Я спрашиваю, готов ли ты оставить свою легальную жизнь, оставить семью и перейти в подполье?

Жозе Сагарра колебался.

— Ладно, друг. Я, может, не справлюсь, ведь у меня нет подготовки, как у тебя и других товарищей. Что же касается желания, ты его знаешь.

Они расстались. И только тогда Жозе вспомнил: выполнить неотложные дела он в ближайшие дни не может, если будет работать в поле. Он не знал, как об этом сказать дома, как жить дальше без гроша в кармане. Как он ни думал, выхода не видел. Но ему и в голову не приходило не пойти туда, куда звали интересы партии.