До конца жизни - [54]

С этим и уснула Серафима. А проснулась, вспомнила все и еще больше расстроилась. Надо было все же попросить декана, чтоб нашли другую натурщицу. У нее сейчас работы много. До праздников всего неделя осталась. Актовый зал надо к торжественному собранию готовить. Другие уборщицы обидятся на Серафиму. Ей ведь теперь каждый день придется на два часа работу бросать. Если бы кто другой Серафиму попросил, она, конечно, отказалась бы. А то декан, вроде бы неудобно. Но что теперь жалеть. На занятия пора идти. Звонок уже давно прозвенел.

Серафима причесалась перед зеркалом, поправила платье и пошла в аудиторию.

Студенты особого внимания на Серафиму не обратили. Расставляли холсты, вполголоса о чем-то разговаривали. Все, как и раньше.

Серафима обрадовалась этому, повязала в сторонке платок, села на табуретку, приготовилась. Декан ей почти ни одного замечания не сделал. Попросил только хлеб держать так, чтоб руки были видны.

Первое время Серафима сидела, ни о чем постороннем не думая, не отвлекаясь. Но потом по старой привычке размечталась бог знает о чем.

Вот пройдут праздники, а там скоро и отпуск. В этом году наконец-то поедет Серафима к себе в деревню. Сколько лет собиралась, но всегда что-нибудь мешало. А теперь твердо решила. Пусть душа на свежем воздухе отдохнет немного.

Приедет Серафима, наверное, как раз к сенокосу или к жатве. Остановится у кого-нибудь из подружек. То-то будет радости. Соберутся они за колхозным двором в вишнях, выпьют, поплачут, молодость вспомнят.

А еще лучше, возьмут в руки серпы и целой бригадой жать примутся, песню затянут. Подружки у Серафимы когда-то певучими были. Каждая жаворонком так и заливается…

Но, может быть, там теперь серпами не жнут. Подружки тоже, наверное, состарились. В последний раз Серафима в селе лет пятнадцать тому назад была. С Зойкой приезжала. Подошли они однажды к кузнице. Молотки там стучат, заливаются. Зойка слушает не наслушается, а Серафима едва не расплакалась. Не так они стучат, как при Герасиме, совсем не так…

Зойке у них понравилось. На следующий год все порывалась съездить. Теперь, понятно, не поедет. За столько лет они так и не смогли с ней помириться. Перекинутся на работе словом — и вся дружба. А хотелось бы, конечно, как и раньше, всюду вместе. Одной скучно все время.

К Андрею Серафима после того разговора сама редко заходит. Растревожил он ей душу. А ведь чувствует Серафима — ему тоже одному плохо. Он, может, поэтому и машину свою никак не изобретет, с мыслями не справится. А был бы рядом с ним человек, понимающий его, смотришь, и, правда, изобрел бы.

Потом Серафима, сама не зная почему, начала опять думать о Коле. Интересно, вспоминает он ее иногда или нет? Скорее всего — нет. Ведь если бы вспоминал, то хоть раз бы за двадцать лет взял да и наведался.

Так за всякими мыслями и не заметила Серафима как два часа прошло. И ничего с ней не случилось. Напрасно только вчера она переживала, волновалась.

А может, и не напрасно? Разве иначе вспомнила бы она все, что пережила когда-то, передумала. А человек свою жизнь вспоминать должен. Душа от этого светлей становится, чище и видно, что впереди тебя ожидает…

После занятий Серафима отдала декану платок, хлеб, узнала, когда приходить завтра. Потом спустилась вниз в столовую, взяла себе обед, стала искать место. В углу заметила Андрея. Он тоже ее заметил, позвал:

— Иди ко мне!

Каждый раз он держит для нее место, но Серафима всегда отказывается. О чем им говорить? А сегодня взяла вдруг и согласилась. Сама не знает, как ответила ему:

— Сейчас! — И стала пробираться через всю столовую, хотя свободные места были почти рядом.

Андрей помог ей составить тарелки, спросил:

— С занятий?

— С занятий, — ответила Серафима. — Ты откуда знаешь?

— Зойка сказала.

И вдруг оба замолчали, как будто в чем виноваты друг перед другом. Раньше с ними такого не было. Все-таки разговаривали иногда, и ничего…

Наконец Серафима нашлась:

— Ты бы сережки мне исправил. А то лежат, стареют…

— Приноси, — согласился Андрей и как-то непривычно вздохнул. — Я сам хотел тебе предложить, да все не решался. Вдруг не сумею…

Заря вечерняя

В первые майские дни бывает у нас в селе один особый праздник. Ни в каких календарях и ни в каких численниках он не значится, но ждут его все от мала до велика. Как только начинает входить в берега после весеннего разлива Сновь и на лугах появится первая, еще не окрепшая травка, так сразу где-нибудь возле колодца собираются мужики и заводят разговор о том, что пора выгонять на пастольники скот. Вторя этим разговорам, по сараям жалобно и призывно мычат истомившиеся за длинную зиму коровы, пробуют голоса телята, волнуются овцы и козы, и даже куры кудахчут как-то по-особому радостно и весело. Да и как не радоваться, как не веселиться! Ведь холода уже прошли, земля оттаяла, подобрела, и пора на волю из душных сараев и клетушек. Мужики тоже вздыхают с облегчением: сено уже, считай, закончилось, и они, достав с чердаков кое-какие запасы, с трудом перебивались эти последние предпраздничные недели.

И вот праздник наступил. Все в этот день просыпаются особенно рано. Женщины еще затемно торопятся в сараи с доенками, мужики обувают высокие резиновые сапоги, запасаются на всякий случай вожжами и веревками и выжидающе курят где-нибудь на крылечке или на лавочке; старушкам тоже не до сна, они достают из-за божниц святую лозу, шепчут какие-то молитвы и, постанывая, выходят на свежий майский воздух. По преданию, в первый день нужно выгнать со двора скотину именно этой лозою, тогда ничего плохого с коровою или с теленком не случится: святая лоза убережет их и от злого зверя, и от вывиха, и от дурного глаза. Старушкам никто не перечит, не отговаривает.