До конца жизни - [23]

Емеля посидел немного на крылечке, подождал, пока стихнут девичьи и ребячьи голоса, а потом огородами, не заходя в дом, выбрался за село.

Шел он теперь осторожно, стараясь ничем не нарушить, не встревожить сонный, отдыхающий после дневной жары луг и лес, ничем не побеспокоить их обитателей, которым вскоре уже предстояло пробудиться и пробудить своими песнями и клекотом весь мир для забот и радостей.

Возле озера давно уже никого не было. Костер истаял, погас, по-хозяйски засыпанный землею; примятая трава опять набралась силы, ожила от ночной росы и прохлады. Емеля присел на песок, долго вслушивался в ночную безмолвную темноту, а потом, уловив в ней какое-то, только одному ему известное мгновение, подал чуть слышимый знак.

Несколько минут он ждал ответа. Но так и не дождался: озеро молчало, холодное, бездыханное…

Домна Григорьевна

Сегодня Домна Григорьевна снова проспала. Проснулась, когда по радио уже передавали последние известия. А ведь вчера загадывала встать пораньше, чтоб управиться до работы вытопить печь. Ну да ладно.

Она надела фуфайку, подпоясалась старым платком, чтоб не продуло поясницу, и вышла в сенцы. Отыскала деревянную лопату, веник. Снегу сегодня, наверное, намело по самые окна. Еще с вечера начал падать.

И правда, возле порога сугроб — даже погреба не видно. Хоть бы капуста не померзла. Надо будет сегодня слазить. Домна Григорьевна принялась отбрасывать снег с крылечка. А его уже и отбрасывать некуда. Зима в этом году снежная. Оно, конечно, неплохо. Лишь бы весною не позаливало огороды.

Возле будки с курами Домна Григорьевна передохнула. Петух, услышав ее шаги, спрыгнул с вышек и закричал не своим голосом.

— Рано еще! — прикрикнула Домна Григорьевна.

Перепуганные куры захлопали крыльями. Из-под стрехи вылез кот, потерся о валенок, помурлыкал и стал проситься в тепло. Домна Григорьевна впустила его. Налила вчерашнего молока. Кот начал хлебать, причмокивая, переступая с лапы на лапу.

А Домна Григорьевна снова вышла во двор, открыла сарай. Промерзшие ворота заскрипели по-утреннему бойко и весело. Слава богу, день начался.

В потемках Домна Григорьевна наскубла корове сена, перебросила через загородку. Корова вздохнула, нехотя поднялась с належалого места. В углу завизжал поросенок, стал биться в дверцы.

— Чу-чу! — пригрозила Домна Григорьевна. — Ненасытный! — Но все-таки бросила охапку подстилки. Пусть погреется…

Пока она возилась в сарае, Петровы уже затопили. Потянулся дым и над другими хатами. А Домна Григорьевна снова припаздывает. Вроде бы и не гуляла…

Она вошла в хату, обмела на валенках снег и позвала мать:

— Мамо!

— Га! — кинулась та спросонья.

— Трубу открывайте.

Мать долго путалась в одеяле, постанывала, наконец загремела кружка́ми:

— Мороз здоровый?

— Здоровый.

— Еще куры померзнут. — Мать свесила с печи белые высохшие ноги. Стала натягивать чулки, как всегда, задом наперед.

— Ничего с ними не станется, — ответила дочь.

Мать, видимо, не расслышала, потому что принялась расчесывать гребешком волосы. Заплела их в косички, надела очепок.

— Что будем варить?

— Давай супчик с пшеном. Давно не варили.

Ну что ж, можно и супчик. А на обед, конечно, борщ с солеными огурцами да рисовую кашу. Тут и спрашивать нечего.

Домна Григорьевна достала горшок, ополоснула его, начистила картошки, залила водой.

Мать тем временем слезла с печки, долго умывалась перед тазиком, набирая в рот воду, по-старчески охая и жалуясь, что вода нынче холодная как лед.

Наконец она умылась, вытерла лицо льняным полотенцем, заглянула в печь, что-то там поправила ухватом. Потом минуты три молилась перед вышивкою, за которой спрятана была небольшая икона.

Домна Григорьевна слушала ее молча, чистила на борщ картошку, поглядывала на часы. Хоть бы не опоздать. А то Иван Петрович снова будет ругаться. Но вроде бы не должна. Сегодня у нее третий урок.

Помолившись, мать надела кожух, рукавицы и вышла из хаты. Было слышно, как она набирает из мешка просо, манит кур.

Уже совсем рассвело. Домна Григорьевна собралась по воду. Вместе с ведрами захватила топор, чтоб обрубить возле колодца лед, а то вчера чуть не упала.

На улице ученики бегут в школу. Замотанные кто во что горазд. Мороз сегодня, правда, порядочный. Может, и заниматься б не стоило. Да кто ж его знал?

А ученики уже здороваются:

— Здрасте!

— Здравствуйте, — отвечает Домна Григорьевна. — Не замерзли?

— Не-е, — наперебой зашумели ученики, остановились, потолкали друг дружку и засеменили дальше.

Вслед за ними проехал подводою Макар. Видно, собрался по сено. Возле Домны Григорьевны попридержал коня, окликнул:

— Григорьевна!

— Чего?

— Газетки для курева не найдется?

Но Домна Григорьевна чувствует — не газетка ему нужна. Погреться захотелось. Знает ведь, что у Домны Григорьевны всегда припасено.

Так оно и вышло. Макар помог обрубить лед, потом зашел в хату, пробормотал что-то насчет мороза и засмущался:

— Может, и чарка есть?

Домна Григорьевна налила ему стакан, нарезала сала. Макар выпил, заговорил с матерью:

— Вы, бабо, знаете, Макар не откажет.

Это точно. Если Домне Григорьевне нужно что подсобить, Макар не отказывается. И трубу почистит и огород вспашет. Мать начала выспрашивать у него что-то про сено, про дрова. Но Макару уже не до этого. Он за политику тараторит: