До конца жизни - [10]

О том, что было после, Антон вспоминать не стал. Просто ни к чему все это, да и не осталось на такое воспоминание времени: по вздрагиванию земли, по шуму, который поднялся на перроне, Антон понял, что подают электричку.

Он поднялся с травы, такой ласковой, такой родной и доброй, и заторопился на посадку, в уме отсчитывая каждый шаг. Их от пригорка до платформы должно быть сто шестьдесят два.

Добрался он благополучно. Лишь возле багажной зацепился за угол раненым плечом.

В электричке Антон примостился в тамбуре, не позволяя себе входить в вагон раньше того времени, когда пассажиры рассядутся, расставят вещи и будут готовы его слушать.

Он стоял в тамбуре, как всегда волнуясь от предстоящей встречи с людьми. Каждый раз Антон боялся, что вдруг собьется, возьмет не ту ноту и тогда ему будет стыдно и горько. Тогда он ни за что больше здесь не появится, не возьмет в руки гармошку, хотя и трудно Антону представить свою жизнь без этих почти ежедневных поездок в электричке, без людей, которые так умеют понимать и слушать его и без которых ему, наверное, давно бы уже не жить на свете.

Наконец дверь не спеша закрылась, электричка вздрогнула, тяжело вздохнула и отправилась в свой недалекий, но трудный путь, с частыми остановками, с суетою на платформе, с криками и жалобами опоздавших.

Как только она набрала ход, Антон поудобнее приладил на груди гармошку и шагнул в вагон.

Прислонившись спиною к холодной, все время постукивающей раздвижной двери Антон проиграл вступление, широко и свободно, и запел:

Снова замерло все до рассвета,

Дверь не скрипнет, не вспыхнет огонь,

Только слышно — на улице где-то

Одинокая бродит гармонь.

И ни до чего теперь уже на свете ему не было дела. В каждом слове, в каждом звуке этой неповторимой песни Антону слышалась такая тревога, такая грусть и такое счастье, от которого хотелось лишь единственного — жить. В эти мгновения ему казалось, что он видит. Видит далеко-далеко, до самого горизонта: широкое бесконечное ржаное поле, устланный цветами и травами луг, лес и речку. И никогда не перестанет их видеть…

Из вагона в вагон Антон переходил медленно, чтобы растянуть, продлить свое счастье, долгожданное и справедливое.

Так он добрался до шестого вагона и решил передохнуть. Песня закончилась. И теперь надо было набраться новых сил, возродить в себе вечное неутолимое желание этого счастья…

Кто-то уступил Антону место, и он осторожно, чтоб никого не затронуть, присел на удобной ребристой скамейке. Переживая еще не отлетевшие от него слова песни, Антон всей грудью и руками ощущал, как остывает и готовится к новым испытаниям гармошка.

Наконец он поднялся и хотел уже было снова заиграть, но в этот момент в вагон ввалилась какая-то шумная, развеселая компания, судя по всему, свадьба. Распевая вразнобой припевки, пританцовывая и присвистывая, она оттеснила Антона в угол.

В вагоне сразу поднялся шум и неразбериха. Пассажиры, отвлекаясь от разговоров, чтения и картежной игры, начали подбадривать танцующих:

— Веселей давай, веселей!

Но у свадьбы явно что-то не ладилось. То она по-прежнему пробовала танцевать, то подбадривала себя обрывками частушек и свадебных песен, то, совсем изморившись, лишь утомленно хлопала в ладоши.

Антон в одно мгновение понял, в чем тут дело: свадьба пела и веселилась без музыки, должно быть, где-то по дороге обронив не совсем рассчитавшего свои силы баяниста. Он про себя понимающе улыбнулся, незаметно поправил ремень и без всякого вступления и проигрыша сыпанул плясовую, удачно подстроившись под уже затихающие припевки.

Свадьба на минуту замерла, повернулась к Антону лицом, потом всколыхнулась, ожила с какой-то новой силою, словно к ней пришло второе дыхание.

Ходить по свадьбам Антон любил. Нравилось ему веселить и вдохновлять людей. Но еще больше нравилось Антону среди этого веселья и гомона вспоминать свою собственную свадьбу, вспоминать Татьяну…

Вышла она за Антона замуж уже за слепого. Вначале та свадьба была грустной, со вздохами, со слезами. Но когда выпили гости по первой, по второй рюмке, когда запели они неудержимую застольную:

Розпрягайте, хлопци, кони

Та й лягайтэ спочывать,

А я пиду в сад зэлэный,

В сад крыныченьку копать, —

когда закричали громогласное «горько», то ни о каких слезах, ни о каких болезнях не могло быть даже речи. И Антон, повинуясь требованию гостей, целовал тогда Татьяну, как здоровый, уверенный в себе мужчина…

Но всего лишь одно лето и одну зиму отмерено им было счастья. В несытном сорок седьмом году родила Татьяна Ольгу и не справилась с жизнью, не выдержала мучений и болей.

Растил Ольгу Антон сам, как мог, как умел. Люди, правда, помогали, кто хлебом и молоком, а кто добрым словом и советом.

Антон и сейчас все это вспомнил, про себя неслышно вздохнул, а потом заиграл еще веселее, радуясь счастью сегодняшних молодоженов, желая им в душе благополучия и здоровья.

Веселил Антон свадьбу до самой последней остановки. Но как только электричка, утомленно лязгнув над крышей проводами, окончательно замерла, он заторопился на выход. Хотелось Антону посидеть где-нибудь на свежем воздухе, не спеша подумать о жизни, вспомнить фронтовых товарищей: и живых, еще где-то здравствующих, и убитых, о которых теперь все от мала до велика поют песни.