До конца жизни - [12]

Антон потянулся к гармошке. И вдруг замер — на прежнем месте ее не оказалось.

Вначале он этому не поверил. Кинулся в одну, в другую сторону, обстучал вокруг яблони палочкой, обследовал руками ее ствол, боясь, что, может быть, по ошибке забрел не туда. Но никакой ошибки не произошло. Все здесь было прежним: и низкая раскидистая яблоня — белый налив, и примятая трава под нею, и даже особый медово-пряный запах, — а вот гармошка куда-то исчезла.

Упрекая себя за оплошность, Антон метнулся было к другим деревьям, но вскоре остановился, поняв, что один без посторонней помощи он все равно ничего не найдет. Тогда Антон, повернувшись лицом к свадьбе, робко и как-то не очень требовательно позвал неизвестно кого:

— Браток! А браток!

Но никто не откликнулся. Да и трудно, наверное, было кому-нибудь расслышать Антоновы слова в свадебном разгоряченном гуле.

Еще раз звать Антон не осмелился. Тихий и немного растерянный, он недолго постоял возле свадьбы, а потом все-таки отправился на поиски сам. Натыкаясь на кусты крыжовника, на колючие ветки груш и слив, Антон метался по, казалось, бесконечному саду, по какому-то, словно подземному, лабиринту из деревьев. Иногда в непроглядной, застывшей темноте ему слышались звуки гармошки, и он бросался на эти звуки, а они раздавались уже в другом месте, неуловимые и чужие.

В изнеможении Антон упал под кустом смородины, чувствуя, как к глазам подступает нестерпимая фронтовая боль. Вначале он долго лежал без отдыха и забвения, слушал, как размеренно и терпеливо дышит земля, а потом под это успокаивающее дыхание, сам не зная как, уснул.

Приснилась ему какая-то совсем уже кромешная темнота, а в этой темноте, как живой, предстал перед Антоном его командир батальона старший лейтенант Ткачуков. Он пристально, словно не признавая своего бойца, посмотрел на Антона, а потом начал ставить задачу.

— Вот что, товарищ сержант, у нас тут от самого сотворения мира идет нескончаемая война между адом и раем, между добром и злом, и никто никого одолеть не может. Вы берите свое отделение, переправьтесь через вон ту речушку, займите на ее берегу небольшой плацдарм, а потом мы всеми силами перейдем в наступление и сотрем ад с лица земли.

— Так я же, — начал было Антон, но Ткачуков его перебил:

— Я знаю, товарищ сержант, все знаю. Но больше послать некого.

Антон повторил задание и кинулся к своему отделению, к своим бойцам. Среди них он заметил одного незнакомого на щелкающем пластмассовом протезе.

— Откуда ты? — уже на бегу поинтересовался Антон.

— Из пополнения я, новенький.

— А, ну давай, браток, давай! Вишь какое дело?!

Через речушку они переправились на подручных средствах, и, кажется, переправились совершенно незамеченными. Потом по заросшей какими-то кустарниками ложбинке побежали к виднеющейся невдалеке высотке. И тут их обнаружили…

На адской той стороне все пришло в движение, и на отделение Антона обрушился огонь небывалой силы и плотности изо всех видов оружия. Но было уже поздно: до высотки они все-таки добежали и втянулись в рукопашную. А в рукопашном никто с отделением Антона справиться не мог. Противник это, видимо, вскоре почувствовал и стал отходить, решив зря не терять в ближнем бою силы, а, перегруппировавшись, уничтожить Антона и его товарищей безжалостным огнем.

Так оно и случилось. Вскоре над высоткой, над траншеями, которые Антон тут же занял, появились самолеты, начали бомбить и расстреливать вокруг все живое и мертвое. Им вторили минометы и орудия, со всех концов шли на высотку танки, сжигали и плавили землю какие-то огненные лучи. Сплошной рев и грохот стоял на высотке. Уже погибли все Антоновы товарищи, в том числе и тот, новенький, на протезе. Но все-таки высотка была взята! Антон держался изо всех сил, потому что всеобщее наступление должно было начаться с минуты на минуту…

* * *

Проснулся Антон в полдень, когда свадьба, спасаясь от жаркого солнца, перекочевала со двора на улицу под густые высокие тополя. На всякий случай он еще раз обследовал все вокруг яблони в надежде, что, может быть, гармошка как-нибудь объявится.

Но ее по-прежнему не было. Тогда Антон стал осторожно выбираться из сада. Думалось ему теперь о доме, об Ольге, о том, как она вначале будет его ругать, а потом расплачется и побежит к завферме отпрашиваться с работы, чтоб завтра ехать с Антоном на поиски гармошки. Он начал в душе виниться перед Ольгой, начал жалеть ее и почему-то вспоминать то совсем еще крохотной, трехлетней, а уже привыкшей водить Антона по селу, рассказывать ему о том, что творится вокруг; то школьницей, не по годам строгой и так же не по годам ласковой; то вот уже нынешней, почти тридцатилетней, но пока еще незамужней. Побаивается, видно, Ольга, что чужой человек, войдя в их дом, вдруг чем-либо обидит отца.

Ни во дворе, ни на улице никто на Антона не обратил внимания, и он благополучно выбрался на широкую земляную дорогу. Изредка постукивая палочкой, Антон уверенно пошел по ней, как ему казалось, на вокзал. Но вскоре он обнаружил, что в волнении где-то все-таки сбился и забрел в такие непроходимые городские дали, в такую толкотню и суету, откуда даже зрячему выйти не так-то легко.