Дни, полные любви и смерти. Лучшее - [84]

– Велкин, как ты сумела так быстро сложить парашют? – Икар смотрел с подозрением.

– Я не знаю.

– Ты же самая медлительная и неаккуратная из нас, и твой парашют каждый раз приходится переукладывать. К тому же ты приземлилась последней. Как ты умудрилась сложить парашют раньше всех? Да еще так безупречно! И выглядит как моя укладка. Именно так я его тебе вчера и сложил.

– Икар, не знаю. Ой, кажется, я поднимусь еще раз, честное слово…

– Нет, Велкин, для одного утра достаточно. А ты точно раскрывала парашют?

– Я не знаю.

На следующее утро, приняв Неба по полной, они снова поднялись в небо. Маленький самолет по имени «Сорокопут» взлетел так, как ни один самолет до этого, – вверх, сквозь Бурю. Затянутая грозовыми облаками Земля съежилась до горошинки драже.

– Сейчас мы сыграем с ней шутку, – объявила Велкин. – Когда ты на Небе, это можно сделать с чем угодно, и шутка будет явью. Я скажу, что горошина, которая была нашим миром, – ничто, пустяк. Смотрите, она исчезла! Потом я выберу другую горошину, вон ту, например, и назову ее миром. И теперь именно в этот мир мы спустимся. Я поменяла один мир на другой, и он не знает, что с ним случилось.

– И все же он встревожен, – сказал Джозеф Алдзарси, раздувая ноздри. – Ты его взволновала. Неудивительно, что у него приступ неуверенности.

Они поднялись на миллион футов над землей. Альтиметр не был рассчитан на такую высоту, но пилот Рональд Колибри приписал мелком несколько нулей на шкале, и теперь показания соответствовали действительности. Велкин вышла наружу. Карл, Икар и Джозеф последовали за ней. Пилот Рональд Колибри тоже вышел, но вспомнил о своих обязанностях и вернулся в самолет.

На огромной высоте нет голубизны, кругом все черное и звездное. Из-за низкой температуры пространство испещрено трещинами и провалами.

Они спикировали на полмиллиона футов за долю секунды и с хохотом вышли из пике. Прыжок взбодрил, мир заиграл новыми красками. Они топали по облакам, и те отзывались звоном, как мерзлый грунт. То была родина инея, снежинок и зеркального льда. Здесь обитали творец погоды и сын его – ветер.

Они вошли в пещеру изо льда, смешанного с моренными отложениями, и нашли там вырезанные из оленьего рога топорики, а также кости хемициона[97] и угли, еще тлеющие. Ветры носились стаями – охотились в глубоких ущельях меж холодных фортовых[98] облаков, встречающихся только в самых верхних слоях атмосферы.

Они спустились ниже, где не было Бури, и обнаружили там новое солнце и новый воздух. Их встретило бабье лето – глубокая осень Неба. Они нырнули еще ниже, на многие мили и тысячелетия. И попали в разгар небесного лета: воздух там был до того голубой, что подернулся фиолетовой патиной.

И снова вокруг них образовалось собственное пространство, и снова время остановилось. Время, но не движение! Движение продолжалось. Или вы не знаете, что даже ничто в пустоте может совершать движение? А уж тем более они, в центре собственной небесной сферы! Это был бешеный ритм; увлекающий вихрь; это была абсолютная безмятежность дикого движения.

Но разве движение – это не просто отношение пространства ко времени? Нет. Подобное представление очень популярно среди обитателей планет, и оно субъективно. Здесь, за пределом влияния любых миров, движение безотносительно.

– Велкин, ты сегодня выглядишь как-то по-другому, – удивился Джозеф Алдзарси. – В чем дело?

– Не знаю. Замечательно быть разной, и я замечательная!

– Как будто чего-то не хватает, – задумался Икар. – Как минимум не хватает изъянов.

– Икар, у меня их нет.

Они находились внутри самого главного и неизменного момента, и он никак не кончался, не мог кончиться, он все длился и длился. Что бы теперь ни происходило, оно будет происходить за скобками этого момента.

– Давайте-ка обсудим еще раз, – предложил Икар спустя некоторое время. (Нет-нет, ни времени, ни тем более некоторого времени в этом моменте не было; ну разве что за скобками.) – Надеюсь, это последнее обсуждение. Сейчас мы внутри собственного пространства, вне времени и движения. Но Земля, уж какая есть, надвигается на нас с огромной скоростью и наглостью.

– Но для нас она ничто! – вдруг возмутился Карл Флигер в своей хтонической, первобытной страсти. – Мы разнесем ее вдребезги! Мы разобьем ее, как тарелочку для стрельбы! Да как смеет она мчаться на нас, словно взбесившаяся собака? Стоять, мир! К ноге, псина! К ноге, я сказал!

– Мы говорим одному миру «Взойди!», и он восходит. Другому командуем «Рядом!», и он подчиняется, – высказался Икар, купаясь в расслабленном ритме Неба.

– Пока еще не совсем, – возразил Джозеф Алдзарси. – Завтра мы будем готовы, но пока еще нет. Возможно, мы разбили бы мир как тарелочку для стрельбы, если б захотели, но тогда мы перестанем быть его хозяевами.

– Но мы всегда можем создать другой мир, – резонно заметила Велкин.

– Безусловно, но этот – наша проверка. Мы сойдем к нему, когда он сядет, как собака. Мы не позволим ему наброситься на нас. Сидеть! Место, я сказал!

И стремительно приближающийся мир испуганно замер.

– Спускаемся, – объявил Джозеф. – Мы позволим ему подняться, только когда окончательно его приручим.