Дни и ночи - [23]

Вокруг нее — опрокинутые колонны, каменные блоки на земле. Куски щебня, осколки фресок. Можно подумать, что здесь был храм, разрушенный великаном. Совсем рядом с женщиной угадываются вымощенная плитами аллея и три глубокие ямы. Рикардо подходит. В одной из ям лежат кости и плохо различимые предметы.

Он поднимает голову. Женщины нет. Он в страхе осматривается и видит, как она исчезает под одним из сводов. Он спешит за ней. Ему нужно сказать ей что-то важное. Надо, чтобы она услышала!

Она неподвижно стоит посреди коридора, освещенного бледным желтоватым светом. Впечатление такое, будто она осматривает стены. На одной из них — уцелевшая фреска. На ней изображен юноша, почти обнаженный, стоящий в странной позе: правая рука прижата к груди, левая откинута назад. Черная коса свисает по его левой щеке. На голове у него венок, на шее — гирлянда из лилий.

Обнаружив присутствие Рикардо, женщина сильно вздрагивает. От неожиданности, а может, от испуга, лицо ее бледнеет.

Он ободряюще улыбается ей. Она смотрит на него, явно не в духе. «Странно, — думает он, — неужели она даже не узнает меня?»

Он заговаривает с ней и говорит до тех пор, пока женщина не разражается детским смехом, напоминающим теплый веселый дождик. Но смех этот больно впивается в сердце Рикардо, впивается, как раскаленный добела кинжал.

Рикардо открыл глаза. Он медленно осматривает погруженную в темноту палату.

Флора спит.

Заря просыпается.

10

Вакаресса остановился у здания в итальянском стиле на улице Хулио. Дом номер 10. Он еще раз взглянул на визитную карточку, врученную ему доктором Толедано. Убедившись, что попал по адресу, он вошел.

Адельма Майзани жила на втором этаже. Когда она открыла дверь, Рикардо сдержал жест удивления. В темноте лестницы она показалась ему подростком. Небольшого роста, очень тоненькая, с маленькой грудью; молодая женщина как бы плавала в платье из набивного органди, которое было слишком велико для нее. Однако, как утверждал по телефону Толедано, было ей за сорок.

— Входите, сеньор Вакаресса, я вас ждала.

Звонкий голос, чистый, почти прозрачный, усиливал это впечатление детскости, но взгляд за очками был неподвижным взглядом сфинкса.

Упав духом, он все же решил переступить порог.

— Проходите сюда, — прозвенела она.

Она провела его в самый конец коридора и первой вошла в очень простую комнату, освещенную большим окном с жалюзи, сквозь щели которого проникал свет. Адельма Майзани пригласила посетителя сесть в одно из английских кресел, сама она села в другое, около которого стоял круглый столик со школьной тетрадкой и карандашницей. Она наугад взяла карандаш, тетрадь и положила все это на колени. Немного помолчав, начала спокойным тоном, без всяких эмоций:

— Итак, вы друг доктора Толедано…

— Да. Но скорее, он был другом моего отца.

Снова молчание. Адельма раскрыла тетрадь и рассеянно чиркала в ней карандашом. Молчание продолжалось. Рикардо скрестил ноги, провел ладонью по подбородку, чтобы убедиться, что он хорошо выбрит. Он не знал, молчать или говорить. Он не представлял, с чего начать, и в конце концов с равнодушным видом спросил:

— Вы не родственница великой Майзани?

— Певицы?

— Да. Она — наша национальная гордость.

— Нет.

— Она истинная женщина. Настоящая артистка.

Адельма только моргнула.

Через окно слышался приглушенный шум города. Проехала коляска. Кто-то прошел, шаркая ногами. Кто-то засмеялся.

Рикардо выпрямил ноги, поправил галстук и принялся осматривать комнату. Библиотеки, как у Толедано, не оказалось. В углу находился большой монастырский стол. На нем лежала стопка книг, папки, стояла лампа под сиреневым абажуром из рифленого стекла. Рядом, на низеньком китайском столике, он заметил статуэтку розового дерева, изображающую какую-то индусскую богиню, сидящую в позе портного. На полу были разбросаны дамасские подушки. Слева у стены стоял небольшой секретер. Другая лампа — торшер, довольно-таки уродливый, светился бледным светом. Стул. На стуле усатая кошка щурила на Рикардо голубые зрачки. Похожа на бирманскую. Рикардо передернулся: он терпеть не мог кошек. А эта, вела ли она учет потерпевшим крушение душам, которые изливались в этом месте? Сочувствовала ли она непрочности людских судеб? Или она развлекалась, насмехаясь над гордыней людей, во что бы то ни стало желающих проникнуть в суть вещей?

Шорох ткани вывел его из размышлений. Адельма поглубже уселась в кресло, наклонившись над своими каракулями. Определенно эта женщина раздражала его…

— Послушайте, — не вытерпел Рикардо, — думаю, что мне лучше уйти. Мне нечего вам сказать, я сам даже не знаю, для чего я здесь.

— Рассудок ваш в порядке. Что же привело вас сюда?

— Не знаю. Все из-за сновидений… кошмаров…

— Поговорим о них. — Она искоса взглянула на него.

— О моем последнем сне?

— Не важно. О каком хотите. С долей недоверия он спросил:

— Вы врач?

— Психоаналитик. Последовательница Юнга, точнее.

— Не понял.

— Это одна из наиболее признаваемых сегодня школ. Другие предпочитают фрейдизм.

— Нельзя ли выражаться пояснее? Перед вами абсолютный профан в медицине.

— Скажем так: родоначальником психоанализа является Фрейд. Зигмунд Фрейд. Впоследствии, лет пятнадцать назад, один из его учеников, Карл Густав Юнг, отошел от своего учителя и развил собственную теорию. Учитель живет сейчас в Вене, его ученик — в Швейцарии. И мне выпала честь переписываться с ним.