Дни, что нас сближают - [84]

Вчера почтальон Крыстю принес письмо. Тетки Сабы дома не оказалось. Крыстю очень настаивал, чтоб я передал письмо лично, и это меня до известной степени удивило и обидело: ведь мы с Крыстю были уже знакомы. Потом я понял: за письмо, принесенное так далеко, полагается хотя бы рюмка ракии. Если бы Крыстю хоть намекнул об этом — я знал, где у Сабы хранится бочонок.

Я отдал письмо тетке Сабе, но она не взяла, а попросила:

— Прочитай мне его сам, сынок.

Писала ей внучка Сабина. Сообщала, что скоро приедет на денек-другой, что у нее все нормально, были кой-какие неприятности, но об этом расскажет, когда приедет. Посылала большой привет и уверяла бабушку, что никогда ее не бросит.

Эта Сабина писала как-то уж слишком сухо и не признавала запятых.

Старуха избегала разговоров о своих близких, но еще в день моего приезда какие-то мелочи навели меня на мысль, что у нее бывают люди из города. Например, раскладывая свои вещи в шкафу, я обнаружил новую машинку для резки лука, явно чей-то подарок.

Тетка Саба резала лук ножом, утирая рукавом слезы.

— Младшего моего сына дочь, — сказала она тихо. — Того, что голову сложил в Венгрии…

Она села на краешек лавки и, взяв письмо, старательно разгладила его на колене.

— Она, Сабина, в честь меня крещена… А сноха ушла, когда Сабине минуло четыре годика. Ушла будто шить в городе, да снюхалась там с каким-то скорняком, однако под венец не пошла — пенсию чтоб не потерять. Так и живет, как сучка… Вот какие дела.

Гостья приехала, когда уже стемнело, вечерним автобусом.

Она была молодая, красивая, дом сразу наполнился шумным ее присутствием. Движения у нее были по-мужски резкими, но округлые линии тела и влажный блеск глаз придавали всему ее облику мягкость и даже чувственность.

— Это он твой квартирант? — спросила она свою бабушку и посмотрела мне прямо в глаза.

— Да, он! — резко, раздраженно ответила тетка Саба. — Ну-ка, одерни юбку!

Внучка не покраснела, однако колени прикрыла.

— Прекрасно, — сказала она непонятно о чем.

Огонь очага отбрасывал блики на ее пушистые волосы, и они казались светлее, чем на самом деле. Глаза у нее были большие, миндалевидные, с расширенными зрачками, смотрели они дерзко, но мне казалось, что где-то глубоко в них затаились усталость и печаль. Впрочем, подумал я, зрачки расширены, вероятно, оттого, что она закапывает в них белладонну.

Ужинали мы вместе. Говорила только хозяйка. Пару раз я невольно поймал тяжелый взгляд Сабины. Когда тетка Саба вышла, чтобы принести кислого молока, она сказала вдруг:

— Я приду к тебе сигарету выкурить.

— Ладно, — ответил я. — Приходи…

После ужина она поднялась наверх, с любопытством осмотрела мой стол и растянулась на постели. Подперев голову ладонью, она курила, медленно нанизывая мелкие колечки дыма одно на другое.

— Хорошо ты устроился…

Я не знал, что ей ответить.

— Что ж ты не садишься? — спросила Сабина. — Здесь ведь я у тебя в гостях.

— Сабина! — позвала старуха под окном. — Оставь человека в покое! Спустись вниз…

— Тревожится бабушка… Иду!

Но она не уходила — лежала все так же лениво, расслабленно, однако в ее взгляде была какая-то дремлющая, затаенная напряженность — она сознавала, что я смущен, и это, наверное, доставляло ей удовольствие.

— А ты негостеприимный, — сказала она наконец и быстро поднялась.

В дверях оглянулась и посмотрела на меня совсем откровенно…

Я долго не мог заснуть. Внизу говорили. Мне было слышно каждое слово.

— Ну, что дальше-то? — спросила старуха.

— Ну что! Дашь мне денег, — ответила Сабина.

— Как же ты те деньги потратила? Тысяча четыреста левов…

— Да не потратила я их.

— Где ж они?

— Я тебе сказала, недостача у меня.

— Какая недостача?

— Ну какая: сделали ревизию и установили, что не хватает товаров.

— Как так не хватает?

— Ну, баб, ты прям ребенок: что, как, почему!.. Ну обсчитали меня, ясно? Если не верну — судить меня будут.

— Тише. А все небось твой повеса…

— Ну да! Давала ему то одно, то другое. Так мы ведь пожениться собирались.

— Уже не собираетесь?

— Видеть его не могу.

— Хорошо же ты влипла.

— Что?

— Да то! Пятна вон под глазами…

— От солнца.

— Будет сказки-то рассказывать! Не порожняя ты, вот что я тебе скажу!..

— Ну, баб, ты даешь!

Сабина долго смеялась, как бы через силу, но старуха не поверила ее смеху.

— Что делать-то будешь? — спросила она.

— О чем ты?

— О ребенке, о том, которого носишь…

— И что ты ко мне привязалась!

— Не кричи. Человек спит уже.

— Очень уж ты его балуешь…

— Еще смеешься!.. Ну, а теперь знай: денег на то, чтоб ты опросталась, я тебе не дам.

— Сейчас за аборт деньги не берут. Отсталая ты, баб.

— Может, и отстала я, да догонять поздно. Раньше доктора на этом богатели.

— Ну хоть половину дай!

— Откуда же у меня деньги-то?

— Ты ведь теленка продала…

— Ух!.. Ну и хитра!

Я представил себе, как они укладываются во дворе на широкой лавке под навесом, как внучка прижимается к бабушке, пытается к ней приласкаться.

— Ну баб, ну ладно? — спрашивала она и смеялась.

— Завтра поглядим…

— Завтра я уезжаю.

Я вертелся как на угольях — не надо бы мне слушать их разговоры — и закрывался с головой, но до моих ушей долетал то шелестящий шепот старухи, то голос Сабины — молодой, сочный альт.