Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [55]

, и Ляояном, где, при командующем действующею армиею[70] были сосредоточены все управления армии. Поэтому было крайне прискорбно, что наши частные дела попали на рассмотрение чужого начальства, так как обозные казаки подали жалобу на подъесаула Зотова мукденскому коменданту. Первым делом надо было объясниться с комендантом и изъять дознание из его ведения. По справкам оказалось, что я должен был обратиться к комиссару, полковнику Квецинскому. Расстояния в Мукдене огромные, идти пешком было невозможно, оставался выбор между рикшей и фудутункой, крытой двухколесной повозкой без рессор. Я выбрал последнюю, чтобы быть защищенным от солнца, которое здесь припекало изрядно; меня соблазняла также новизна этого экипажа, но я был жестоко наказан за мою любознательность; если бы фудутунки существовали в Испании во времена инквизиции, то они наверно употреблялись бы как орудия пытки: приходится сидеть в них, сгорбившись в три погибели, и на каждом ухабе толкаться о бока и верх низко прилаженной кровли.

Полковник Квецинский не сделал никакого затруднения для передачи мне дальнейшего ведения дела, и я отправился в расположение нашего обоза. Казаки были вызваны, и я сделал опрос претензий обычным порядком. Большинство жаловавшихся отказалось от своих претензий, у других они оказались малоосновательными. Я их записал для представления на усмотрение командующего полком. Подробный осмотр лошадей, обозного имущества и отчетности я назначил на завтра утром.

В восемь часов вечера Иессен, Стори и я сели за стол в гостинице «Маньчжурия»; обед был заказан с утра. После целого дня, проведенного в разъездах по делам, в страшную жару, я был рад отдохнуть в чистом прохладном помещении и утолить голод и жажду, в особенности последнюю. Так как в отряде генерала Ренненкампфа редко бывали спиртные напитки, то я совсем отвык от вина; с тем большим удовольствием я выпил несколько стаканов хорошего шампанского, к сожалению, не слишком холодного. Иессен рано пошел спать, а с Стори мы долго болтали о милом Келлере и Восточном отряде, где Стори пробыл некоторое время; он подарил мне снятую им фотографическую группу графа Келлера, полковника Орановского и бывшего кавалергарда Скоропадского[71]. Стори рассказывал мне также о бое под Дашичао[72], на котором он присутствовал. Он отзывался с большой похвалой о действиях нашей артиллерии в этот день и говорил, что это была блестящая русская победа; поэтому участникам боя казалось необъяснимым полученное в одиннадцать часов вечера приказание отступать. Японская артиллерия целый день нащупывала расположение наших батарей, но безуспешно, хотя была выпущена масса снарядов, изрывших всю долину позади сопок, где находился командир корпуса, барон Штакельберг, и его штаб. Во время самого ожесточенного артиллерийского огня Стори видел, как один ординарец проехал взад и вперед по этой долине, и ему было непонятным, как он остался невредимым; это был есаул Золотницкий, бывший конногвардеец.

От полковника Российского я получил телеграмму: «Узнайте, почему есаул Шаншиев ушел со своей сотней из Далинского перевала в Мукден, отправьте его немедленно обратно на перевал».

16 июля. Рано утром я отправился на бивак нашего обоза; было уже жарко. Вызванный мною Шаншиев явился и доложил, что он ушел из Далинского перевала потому, что неприятель перешел в наступление в значительных силах. Во время отступления он встретился с неприятельским разъездом и увидел впереди две роты японской пехоты, что заставило его свернуть на горную тропу и через сопки выбраться на дорогу в Мукден, куда он прибыл, не преследуемый неприятелем; о вышеизложенном он донес мукденскому комиссару. Вот когда можно было бы сказать: «Благодарю, не ожидал». Не говоря уже о том, что ничем не может быть оправдано отступление за восемьдесят верст, не будучи преследуемым неприятелем, это донесение давало повод думать, что японцы наступали совершенно беспрепятственно на Мукден, где в настоящую минуту почти не было войск. Я передал Шаншиеву требование начальника штаба дивизии о немедленном возвращении на Далинский перевал и приказал ему об этом донести комиссару.

Осмотр обозных лошадей я делал совместно с ветеринарным врачом; большинство лошадей оказалось совершенно не годными к службе, остальные были также немногим лучше; обозное хозяйство было в порядке; отчетные книги за прошедшее время я взял с собою для отвоза в полк.

Покончив со смотром, я отправился на вокзал. Несмотря на многочисленные телеграммы, посланные мною в разные места жене и коменданту поезда, полковнику Пешкову, я никакого ответа не получал. Начальник станции сказал мне, что поезд императрицы Александры Федоровны ожидается сегодня вечером. В надежде получить более точные сведения, я отправился на рикше в лазарет императрицы Александры Федоровны верстах в трех от вокзала, на что потребовалось не менее получаса. Там я не сразу мог получить ответ: дежурный доктор был занят, сестра, к которой я обратился, не знала ничего; наконец вышла ко мне старшая сестра и на мой вопрос ответила, что поезд императрицы Александры Федоровны на вокзале, что сейчас она переговаривалась по телефону со старшим доктором поезда. Я как угорелый вскочил на рикшу, но, несмотря на обещания озолотить его, если поспешит скорее, мне казалось, что мы плелись как черепахи. По дороге я встретил Стори и просил его выслать мне немедленно на вокзал мои вещи, оставленные в гостинице, и счет.