Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [42]

У штаб-трубача Дементьева, который сопровождал меня в отделе, лошадь шла большим шагом; я приказал ему показывать дорогу, а сам ехал за ним небольшою рысью, что поддерживало бодрость и мешало заснуть в седле. Мы обгоняли сотню за сотней, все оказывались аргунцы, а нерчинцы были впереди. Вероятно, они успели уйти вперед в то время, как я поднимался на Фыншуйлин, стиснутый со всех сторон всадниками, которые подвигались черепашьим шагом.

Было 2 часа ночи, когда мы добрались до Фанзяпуцзы. Комендант, поручик Маевский, встречал нас и отводил фанзы офицерам; оба полка стали биваком. Я поместился в большой грязной фанзе с офицерами 23-го полка, аргунскими и нерчинскими. Несмотря на поздний час, вестовые вскипятили чаю, и мы были рады лечь спать после тяжелого дня.

15 июня. Дождь продолжался. Наше убогое помещение днем казалось еще более грязно и неприветливо, мухи носились тучами и не давали покоя. Кроме чая, есть было нечего. У меня было немного консервов, я их берег для крайних случаев, когда не было никакой надежды найти что-либо у жителей. Удивительно, с какой беспечностью относилось большинство офицеров к вопросу о продовольствии. В тех частях, где не было офицерских собраний, немногие готовили каждый день обед, остальные или гостили то у одного, то у другого, или закусывали чем Бог пошлет. Иметь каждый день горячий суп с мясом или курицей — вопрос здоровья, а не прихоти, без которой ни офицер, ни нижний чин не могут нести полезной службы. Конечно, могут быть случаи, когда приходится поголодать, но вводить это в систему просто преступно. Командующий армией, вникавший во все нужды офицеров, сделал распоряжение о выдаче им пайка, что вполне обеспечивало бы их от голодовок, но у нас настолько привыкли к случайному закусыванию у гостеприимного товарища, что вместо пайка предпочитали получать деньги. Получаемое во время войны содержание было более чем достаточно, чтобы обеспечить каждого продовольствием, но об этом мало кто думал, зато на спиртные напитки тратились изрядные суммы.

Я зашел навестить Энгельгардта в лазарете Красного Креста; у него все то же непринужденное изящество манер, как будто он находился среди дам в великосветской гостиной, а не лежал беспомощно в халате в убогой фанзе. Он жалел только, что ранение не позволяло ему принять участие в ближайших военных действиях, не надеясь вернуться обратно ранее 3 месяцев; я купил у него прекрасного мула, а для доставки в Ляоян его вещей дал ему на время моего вороного монгола, которого он мог отослать обратно с транспортом.

Энгельгардта эвакуировали в 12 часов дня, вся 1-я сотня вышла с ним проститься. Видно было, как казаки привязались к нему и с каким сожалением расставались с любимым командиром. Он никогда популярности не искал, а достиг этой привязанности своих подчиненных только одной справедливостью и хорошим обращением, никогда не прибегая к кулачной расправе и грубой брани. Все искренно пожелали ему скорого выздоровления и возвращения.

В 4 часа со стороны Фыншуйлина началась усиленная перестрелка, казаки бросились седлать. За неимением корма много лошадей, в том числе и мои, были выпущены на пастьбу в полуверсте от деревни; никто не ожидал, что неприятель будет нас так настойчиво преследовать, а между тем пальба усилилась, залпы участились; казалось, бой происходил сейчас за горой. Были высланы разъезды, выехал вперед сам генерал, а здесь никто не знал, где и что там происходило.

Полки построились на месте бивака в резервную колонну, напряженно ожидая немедленного выступления. В 8 часов вечера было получено приказание поставить лошадей в коновязи, не расседлывая, а людям ночевать, не снимая амуниции; офицеры завернулись в бурки и плащи и улеглись спать впереди своих частей; к счастью, ночью не было дождя.

16 июня. В 4 часа приказано было выступать. Говорили, что мы будем удерживать натиск неприятеля у деревни Сихэяна, где стояла пехота. Дождь полил опять. Переход был небольшой. Отряд должен был стать биваком в открытом поле, представлявшем сплошное болото. За последние 4 дня я спал очень мало, чувствовал сильный упадок сил и озноб от лихорадки. Я проехал вперед до деревни и занял фанзу. Хозяева фанзы охотно доставили нам кур, яиц и корм для лошадей. Пока Пепино готовил обед, я крепко уснул под пологом, чтобы избавиться от мух, и проснулся через 2 часа совершенно бодрым, а после горячей ванны и сытного обеда готов был на самые тяжелые испытания.

Меня беспокоило, что в деревне не было видно казаков, я послал трубача на разведку. Он скоро вернулся с известием, что наша бригада давно ушла на север через ближайшее ущелье, куда именно, не было известно. Лошади были мигом заседланы и завьючены, и мы отправились вдогонку отряда. Прошли через невысокий перевал, спустились в широкую долину к леску, в котором были видны казаки. Это была застава Аргунского полка; от нее мы узнали, что отряд прошел недавно и должен был остановиться на ночлег в деревне Люцзялацзы в 5 верстах отсюда.

Мы подошли к деревне, когда сотня размещалась по дворам. Вестовые отправились разыскивать мне отдельную фанзу, а я проехал к командующему полком и извинился за то, что отделился от полка в Сихэяне по случаю нездоровья и необходимости короткого отдыха. Трухин не видел в этом ничего предосудительного и сказал, что я напрасно так торопился нагонять полк. Это могла бы быть злая ирония, но он говорил с таким добродушием, что нельзя было сомневаться в его искренности.