Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [43]

17 июня. Мы выступили в 7 часов утра. Пришлось два раза переправляться вброд чрез Тайцзыхэ. Несмотря на продолжительные дожди, река была не слишком глубока, и мы вьюков не подмочили. По течению реки китайцы спускали на шаландах сено, вероятно, в Ляоян, а, быть может, и дальше, в Инкоу. В Мицзы пришли в 2 часа, где были прекрасные фанзы, сады; к сожалению, лучшие постройки были разорены хунхузами. Я занял отдельную фанзу в 100 саженях за деревней. У хозяев в огороде мы нашли зеленый горошек и фасоль. Такой роскоши мы давно не видали. Вечером офицеры были приглашены в штаб дивизии для вызова охотников произвести разведку в Фанзяпуцзы, занятой, по словам китайцев, неприятелем тотчас после нашего ухода.

От Аргунского полка вызвался хорунжий Рыжков, лихой офицер, всегда готовый идти на опасное предприятие, от Нерчинского полка вызвалось трое. Жребий пал на сотника Обухова; он должен был с пятью казаками доехать верхом до сопок, а там продолжать разведку пешком.

18 июня. Дневка. Дождь шел беспрерывно.

19 июня. Прояснело, было жарко. Мне приказано переправить через Тайцзыхэ 1-ю и 3-ю сотни Нерчинского полка и четырехорудийную батарею пограничной стражи ротмистра Созонтовича, эта батарея называлась 4-й конно-горной. Батареи пограничной стражи были куплены Китайской восточной железной дорогой по 140 000 рублей за каждую и находились в ведении Министерства финансов; каждое орудие весило 44 пуда и стреляло до трех с половиной верст.

В моем распоряжении было пять шаланд, захваченных вчера у китайцев. Для перевоза артиллерии три шаланды были связаны вместе, образуя довольно устойчивый плот, две другие шаланды служили для перевоза седел, амуниции и людей. Первою переправлялась батарея. Лошадей загоняли в реку табуном, имея одного или двух человек, плывущих впереди на лошадях, привычных плавать, преимущественно из станиц, расположенных на берегу больших рек; с другими была большая возня: их гнали, кричали, не пускали выбираться обратно на берег, но это мало помогало и большинство возвращалось к сотням, построенным на берегу. Самое трудное было вначале, когда нужно было заставлять коней переплывать через широкую реку с быстрым течением, не имея на той стороне ни одного коня для приманки; было естественно, что они стремились вернуться к тем, которые стояли на берегу; поэтому я приказал удалить части, ожидавшие очереди. Батарейные лошади переправились недурно, за ними кучкой поплыли около взвода третьей сотни, потом опять заминка. Мой Джигит проплыл лихо впереди табуна, следовавшего за ним, как за начальником. Вестовой Макаров поплыл на Али, но он не умел править лошадью в воде, и Али возвращался к берегу после каждой новой попытки; тогда молодец штаб-трубач Дементьев разделся и переправил легко и свободно сперва Али, а потом моих двух мулов. Казаки переправлялись на одиночных шаландах, но мало кто из них умел управлять лодкой, и вместо того чтобы держаться полуоборотом вверх по течению и к противоположному берегу, они шли прямо поперек, и их сносило вниз по течению. Для переправы батареи и двух сотен мы провозились с двух часов дня до семи, а если бы обучены были этому люди и лошади, потребовалось бы не более 2–3 часов. Конницу необходимо в мирное время обучать плаванию, постройке плотов и управлению ими, а также лодками. Я переправился последним, и мне пришлось взяться самому за весло, чтобы направить шаланду к противоположному берегу, так как казаки, бывшие со мной, не имели никакого представления о том, что им нужно было делать. Так как дорога к Сяосырю, куда мы должны были идти завтра, была залита водой в одном месте под ближайшим утесом на такую глубину, что нельзя было пройти вброд, то я хотел исследовать замеченную горную тропинку и надеялся добраться по ней до кумирни на берегу реки, где я думал расположиться на ночь с головной заставой. Уже темнело, когда были доставлены мои седла и вещи. Я полез на гору пешком, приказав казакам следовать за мною, когда они будут готовы.

Гора была крутая, трудно было подниматься до вершины; я убедился, что до кумирни дойти было нелегко: она отделялась от горы глубоким оврагом с почти отвесными краями, приходилось делать большой обход. Довольно долго я ждал прихода казаков, в наступившей темноте я увидел человека, поднимавшегося с тремя лошадьми; это был Пепино; я спросил его, где казаки; он ответил с сердцем, что они навьючили его самого, как осла, и послали вперед с вьюками, а сами остались сзади, так как еще не управились со своими лошадьми.

С тех пор как Пепино был у меня на службе, я в первый раз видел его таким сердитым, но он имел на это основательные причины: казаки дали ему нести на плечах все, что они не успели поместить во вьюках, передали двух лошадей и одного мула, говоря, что они его сейчас догонят и тогда облегчат ношу, сами же остались назади курить, побалакать, а может быть, и почаевать. Подниматься на сопку одному было довольно тяжело, но нагруженному тяжелой ношей таскать за собою трех упирающихся животных было крайне неприятно. Идти дальше было трудно, и я решился спуститься назад к фанзе, замеченной в глубине ущелья, когда еще было светло.