Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [18]
Вестовой Заботкина крикнул: «Ваше Всбродие, наши отступают в кальер». «Что испугался г…», — прикрикнул на него Заботкин. Бобровский приказать одному из наших казаков скакать назад и вернуть вьюки в Саймацзы. Я нашел странным, что офицер позволял себе отдавать приказания в присутствии старших, кроме того, я не понимал, почему надо отправлять обратно провизию, в которой могли бы нуждаться в отряде, поэтому приказание это я отменил.
Когда мы поравнялись с лавою, казаки сказали, что на рассвете японцы неожиданно напали на наш бивак, и пришлось отступить перед превосходными силами.
Вот показался отряд, впереди и по бокам шли дозоры, развевались значки начальников. В арьергарде перестрелка еще продолжалась.
Заботкин, приложивши руку к козырьку, подъехал к одному всаднику в черной, довольно потертой шведской куртке, с расстегнутым воротом рубашки; на нем не было ни погон, ни орденов. Полное лицо с голубыми глазами немного навыкате, с русыми, молодецки закрученными усами, дышало бесстрашием и железной волей. Вся его фигура напоминала мне викингов на фресках германского посольского дворца, палаццо Карафелли в Риме. Я догадался, что это был генерал Ренненкампф, хотя я не нашел сходства с популярными его портретами и прекрасным наброском Кравченки[39]. Он протянул мне руку:
«Вы, вероятно, войсковой старшина Квитка», — сказал он со своей обычной манерой говорить сжато, прямо к делу и не допуская лишних слов.
Наш полк шел позади Аргунского, я представился командующему полком войсковому старшине Трухину. Он природный забайкалец с типичными признаками бурятской крови в морщинистом плоском лице; щетинистые усы и брови придают ему, на первый взгляд, суровое выражение, в обращении он прост, любезен и казался добрым; я был уверен, что мы будем с ним ладить. Познакомился с офицерами полка и с командовавшим 2-м Аргунским полком войсковым старшиной Кобылкиным, отрешенным сегодня утром от командования генералом Ренненкампфом за то, что он отступил с главными силами без приказания. Кобылкин не скрывал, что он выслужился из писарей, и рассказывал много любопытного из своего прошлого. В отряде я встретил старого приятеля, полковника Карцева, командовавшего казачьей бригадой на Ялу. Все, что было на нем, носило следы продолжительного похода, — он потерял вьюки со всеми вещами и более двух недель не мог переодеться. Впрочем, щегольство в Маньчжурской армии можно было видеть только в Главной квартире, большинство строевых офицеров было одето в холодную пору в шведские куртки (называемые в армии теплушками), а летом — в блузы разного цвета и образца без погон. Разнообразие, или скорее отсутствие форменной одежды происходило отчасти от того, что не считалось возможным требовать соблюдения формы вследствие затруднительности доставки в действующую армию предметов обмундирования. С прибытием на театр военных действий экономических обществ в этом не встречалось более затруднений, но у нас почему-то принято считать, что щегольство недостойно серьезного человека, это признак легкомыслия и неспособности к дельной, плодотворной работе. Я помню, как в молодости меня глубоко презирали охотники, товарищи, одетые в какое-то тряпье, за то только, что у меня был нарядный и удобный охотничий костюм, несмотря на то, что на мое ружье доставалось не менее дичи, чем на их самопалы. Была и другая причина, отчего начальство не только не преследовало, но даже одобряло ношение неформенных одеяний: это была большая убыль в офицерском составе от того, что японцы следили за появлением начальников и направляли в них не только ружейный, но даже орудийный огонь.
Было, конечно, необходимо уменьшить потери между офицерами, в которых начинал чувствоваться недостаток, но разрешение одеваться как попало, было как бы поощрением неряшества, а это в военной среде не должно быть допустимо. Японцы дрались не хуже нас, но мы их редко видели, и еще реже удавалось нашим отборным стрелкам взять японского офицера на прицел, потому что они умели применяться к местности, а между тем все они, и нижние чины, и офицеры, были всегда одеты по форме, и даже с особою щеголеватостью.
Впереди отряда казаки несли на носилках раненых сегодня в бою, одного офицера-артиллериста, военного корреспондента Толузакова[40] и нескольких казаков. Из соседней деревни прибыли им на смену китайцы, нанятые ординарцем генерала. Китайцы шли немного быстрее казаков, но галдели во все горло, точно хотели перекричать друг друга, что раздражало раненых.
Отряд вернулся в Саймацзы в сумерки. В нашем дворе уже разместились офицеры 2-го Аргунского полка. Пепино и назначенные мне от третьей сотни вестовые укладывали вещи, не знали они только, что делать с обедом, заготовленным на несколько человек. Нужно нам было перебраться в город на прежние квартиры. Я поехал вперед, чтобы выбрать помещение; пришлось удовлетвориться довольно грязной фанзой, — лучшие были уже заняты. Пока казаки и китайцы прибирали и чистили ее, я отправился к командующему полком и просил его разрешения сдать в полковой вьючный обоз часть моих вещей до приобретения второго мула. Трухин ответил, что он ничем не может мне помочь, потому что нет колесного обоза, а вьюки все заняты. Меня поразила какая-то беспомощность в штабе полка: они голодали целый день, и, кроме чаю, ничего у них не имелось поесть, лошади должны были тоже довольствоваться одним гаоляном. Я поделился своим обедом с командующим полком и его штабом. Казначей Мотыгин нашел возможным взять в полковой обоз мои два мешка с консервами, когда я предложил за эту услугу дать половину консервов штабу.
