Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг. - [108]

В этом деле были ранены из офицеров нашего полка: Исаков и Комаровский — тяжело, сотник Шемера — легко и остался в строю. У Левенгофа был прострелен полушубок, у адъютанта Дмитрова — папаха, над самым теменем. Казаков убито три и ранено девятнадцать. Во время атаки деревни лавою убито и ранено тридцать семь лошадей.

Врачи Красного Креста и военные негодовали на то, что раненых не отправляли на бивак под конвоем, — они прямо замерзали.

По направлению к юго-востоку, там, где должны были быть японцы, показались огневые сигналы на большой высоте; что они означали, мы, конечно, не могли разгадать.

Мы прождали драгун более часу, наконец, тронулись в путь, направляясь на отдаленное зарево костров бивака, заметное, несмотря на туман, на расстоянии пяти верст. К биваку у деревни Лидиоза мы подошли в половине четвертого утра. Костры догорали, все фанзы были переполнены, пришлось ночевать на дворе при лютом морозе.

Меня встретил Андрей, у него был приготовлен в котле очень вкусный суп из курицы, которого хватило на несколько офицеров. Левенгоф с Дмитровым пристроились в фанзе с дивизионными писарями. Я завернулся в бурку и, несмотря на холод, заснул.

Из штаба отряда получено приказание: «Всячески избегать лобовых атак в конном строю противника, засевшего за валами или деревьями; в этом случае надлежит, держась внеприцельного выстрела, окружить деревню лавою, угрожая пути отступления противника; при упорстве его обстреливать деревню (вал) одним, двумя взводами артиллерии, снаряды беречь, — будут нужны. Атаковать противника на чистом месте, пехоту — обязательно лавою. Начальник штаба полковник князь Вадбольский».

Затем было прислано дополнительное приказание: «В виду главной цели нашего движения — станция Инкоу, которую приказано разрушить, желательно не задерживаться в пути, вследствие чего я решил обойти Нью-Чжуан и стать на ночлег между ним и станцией Инкоу. Только по получении точных сведений о слабости гарнизона в Нью-Чжуане займу его. Дабы не нести потери при наших незначительных перевозочных средствах, прошу такие укрепленные пункты, как вчерашний сулевой завод, обходить, атакуя лишь части неприятеля, кои отступают на пути нашего следования открыто. Место ночлега будет объявлено на большом привале близ Нью-Чжуана. Генерал-адъютант Мищенко».

29 декабря. Выступление было назначено в восемь часов утра, а похороны Бюртэна и казаков — в половине восьмого. Тело Некрасова брат вез с собой, чтобы похоронить в России.

Было решено везти раненых с собой, при средней колонне, в виду возможности нападения на транспорты японской кавалерии и хунхузов, если их отправили бы обратно, что вызвало бы необходимость назначения в прикрытие транспортов сильного отряда. Это распоряжение замедлило еще больше движение наших колонн и заставляло напрасно страдать десятки раненых, которых везли на конных носилках и двуколках несколько лишних дней по морозу и без должного ухода. Многие из раненых не выдержали этой пытки и умерли в дороге.

Транспорт раненых подвергался бы опасности нападения только на одном переходе до Сифонтая. Неужели же для его охранения нельзя было уделить один или даже два полка из тринадцати? При нашем черепашьем ходе кавалерийский полк успел бы проводить раненых до Сифонтая и нагнать конный отряд завтра вечером, если бы это было необходимо.

На похоронах, кроме генералов и всех офицеров, была командирована сотня от нашего полка. Почему-то генерал Абрамов не разрешил играть собравшимся музыкантам.

Священник отслужил панихиду, пели солдаты с ружьями и в походной амуниции. Похоронили Бюртэна, опустили казаков в братскую могилу, завернув каждого в палатку, и все разбрелись по частям, выступавшим в поход.

После похорон генерал Мищенко подошел к Левенгофу и мне и пожал нам руку, затем он подъехал к нашему полку и сказал: «Здравствуйте, храбрый, доблестный Верхнеудинский полк, благодарю вас за молодецкую службу, благодарю вас, господа офицеры». — Голос его звучал искренностью, сердечностью. Он произвел глубокое впечатление на казаков.

После Мищенко подъехал к нам генерал Абрамов, начальник нашей колонны, он снял папаху и сказал: «Низко кланяюсь вам, молодцы верхнеудинцы»[122].

Подъесаул Турбин, младший офицер 2-й сотни и соучастник дела, в котором был ранен Бюртэн, рассказывал, что, подъезжая к ханшинному заводу, Бюртэн выскочил вперед, не слушая предупреждения Коптева и вахмистра, и кричал: «Вторая сотня — за мной, ура!». Он был ранен и свалился, но его нога осталась в стремени, лошадь протащила его почти до стены, из-за которой стреляли японцы; поэтому все попытки казаков вынести его оказались тщетными. Очень было жаль симпатичного француза — он так радовался своему крещению огнем, не подозревая, что этот день будет для него роковым.

Наш полк шел в голове колонны главных сил. Ожидался бой под Старым Нью-Чжуаном, в восемнадцати верстах от нашего бивака.

У ворот одной кумирни сидел генерал Баумгартен со своими ординарцами. Мое внимание было привлечено фарфоровой статуэткой, которую держал в руках барон Вольф. Это была настоящая итальянская мадонна с младенцем на руках. Я спросил у Вольфа, где он ее достал; он ответил: «Здесь, в кумирне, там есть такая же, она стоит один рубль». Пошел я в кумирню, сразу приметил мадонну и взял ее, сунув рубль в руку молодому рослому бонзе. Почувствовав на себе его взгляд, я поднял голову и увидел свирепое выражение лица, — тогда только я понял, что он не продавал статуэтки, а смотрел на нас как на разбойников, его ограбивших; мне стало совестно, но статуэтку я не возвратил.