Дневник. Том 1 - [215]
19 октября. Людмила Толстая подложила мне грандиозную свинью. У меня есть рукопись Алексея Николаевича, датированная 1903 и <19>05 годами. Пробы пера, рассказы из студенческой жизни, а в 905-м размышления перед Казанским собором во время демонстрации[1390]. Я спасла эту рукопись из того аuto-da-fe[1391], которое устраивала Ирина из бумаг А.О. Весной мне пришла мысль продать ее Гослитиздату. Посоветовалась с С.Л. Горским. Он ехал в Москву, взял ее с собой и имел неосторожность ее оставить у Чагина. Тот написал мне, что рукопись представляет огромный интерес и чтобы я сообщила свои условия. Затем получаю письмо от Людмилы и через И.И. Векслера дополнительные детали. Векслер, хотя и Иван Иванович, говорит с определенным еврейским акцентом. Людмила желает приобрести рукопись, она, дескать, организует архив, она входит в редакционную коллегию по изданию полного собрания сочинений (она, Векслер, А.Н. Тихонов и Потемкин), напрасно я обратилась в Гослитиздат и т. д.
Я ответила Чагину, назначив, по совету Горского, 7 тысяч за рукопись. После этого на днях получаю письмо от рассвирепевшей Людмилы, пишет уже не «дорогая» Л.В., а «многоуважаемая». Письмо напечатано на машинке. Предлагает 1000 рублей, добавляя, что она дает удвоенную сумму против нормы и т. д. Горский, к счастью, привез рукопись обратно, но я очень боюсь, не списали ли они ее. Я очень любезно ответила Людмиле, что, раз рукопись не представляет интереса для издательства, я буду хранить ее с прочими письмами и автографами Алексея Николаевича. (В первом письме она просила, чтобы я отправила ей все письма и автографы!) Расстроило это меня ужасно. Я считала эти деньги приданым для девочек, заняла под них уже 1000 рублей для уплаты за Марину шубу, и вдруг – ничего. У меня кроме этой тысячи еще срочные долги. Потом хочется Васе помочь. И ничего.
Пошла вчера в закупочную комиссию при Комитете по делам искусств. Предложить гравюры Одрана – не нужны.
От огорчения поехала в Детское, на кладбище. Это меня успокоило. Времени для прогулки у меня, к сожалению, не было, поездов мало, так что, выехав в 9 утра, я уже в час была в Ленинграде. Немного посидела на могиле, уже покрытой снегом. Шла обратно парком. Озеро синее-синее, в заводях уже затянутое льдом. Серебряные ивы, красновато-рыжие дубы на той стороне смотрятся в воду – красота редкая. Хотелось бы погулять, вдохнуть в себя эту красоту – и нету времени. Работать надо. Я разрываюсь сейчас между переводом и подготовкой курса по истории искусства. Не хватает времени и сил.
27 октября. У нас наш режим – это злостная карикатура на социализм и коммунизм. Все идет по Павлову: после торможения – возбуждение, сейчас комиссии по всему городу осматривают квартиры на предмет выявления свободной лишней площади для вселения в нее. Я пошла утром к Михеичу просить справку, что у меня имеется площадь, на которой я могу прописать Евгению Павловну. Он не дал, им запрещено теперь давать такие справки, и объяснил, что если я только покажу подобную справку в райсовете, ко мне вселят кого-нибудь. Вообще надо пуститься на ухищрения, чтобы у меня не отобрали две комнаты, т. к. я могу прекрасно поместиться с девочками в одной комнате![1392] Это отчаянное бесправие невыносимо. За 28 лет не выстроено в центре города ни одного жилого дома, на пустырях фиговые листья в виде скверов, а норма жилой площади доведена до шести метров. Куда же идти дальше? Я так расстроилась, что голова опустела, не могу работать.
30 октября. Вчера вечером неожиданно пришел Юрий, прямо из-за границы. Он в повышенном настроении, очень доволен поездкой и в восторге от тех стран, где побывал[1393]. А был он в Копенгагене (Берлин видел только с самолета), Норвегии, Стокгольме, Гельсингфорсе[1394]. Записывал все впечатления. Для поездки их одели!! Сделали ему черное пальто, два костюма. Шебалину сшили сине-фиолетовое пальто, и в одном из наших посольств при виде этого пальто им рассказали, что туда заезжали двенадцать человек, командированных в Америку, и на всей дюжине были одинаковые синие пальто! Какой это срам! Постыдный срам, как многое: коммерческие магазины, торгсины… и т. д. и т. д. Даже не варвары, а мелкие мещане. Поразила Юрия налаженная комфортабельная жизнь даже в пострадавшей Норвегии, богатство, освещение в Швеции, великолепное исполнение «Царской невесты»[1395] в Стокгольме, причем на премьере был 80-летний король[1396]. Поразила тишина на улицах: шоферы автомобилей ездят, почти не давая гудков.
Оказывается, Вася боится того, что я всю мебель передам девочкам!!
Сегодня мы вместе обедали у Кочуровых. Он вчера рассказывал, что накупил детям много игрушек, какие-то автомобили. Я его просила непременно что-нибудь подарить Сонечке и Петруше. Он обещал. Себе же я попросила оставить почтовой бумаги, благо он очень много накупил ее за границей. Юрий Владимирович пошел его провожать. Вечером он мне сказал по телефону, что одной из причин этих проводов было желание взять для меня эту бумагу, т. к., конечно, Ю.А. забыл бы это сделать. Когда Юрий уже уходил от меня, я его просила передать Васе, что я его считаю своим единственным наследником и, в случае моей смерти, чтобы он не продавал буфета (объяснила причину). Юрий на это сказал: «А в случае моей смерти, я хочу тебя предупредить, что я уже в Москве все зарегистрировал, но извещения тебе не послал, так чтоб ты знала», – говорил суетясь, на что я ему ответила, что так и предполагала: «Неужели ты думаешь, что я могу предъявить на тебя какие-нибудь права?»
