Дневник. Том 1 - [214]

Если литература ниже подвига народа, то правительство также недооценивает свой народ, и я думаю, даром это не пройдет.

Если бы наша внутренняя политика была на уровне внешней.

10 октября. Изучаю Choisy. Все восточные монархи прибегали к насильственному рекрутированию рабочих сил, и государственное хозяйство в них было основано на монополии и организации принудительного труда. Принудительную организацию рабочих сил можно проследить по общему виду сооружений: несоответственность рабочего как бы читается в постоянных погрешностях кладки… а для всех работ, где нужна лишь грубая сила, известно, какими неисчерпаемыми средствами располагали фараоны, пользуясь пленными, рабами, иноплеменниками. Отсюда проистекает это пренебрежение к материальным препятствиям, эта поразительная расточительность в расходовании рабочей силы. Auguste Choisy, архитектура, Египет[1383].

Сегодня я служила панихиду по папе, 33 года прошло. И сегодня я с совершенно особым чувством молилась. Мне казалось, что это не панихида, а благодарственная молитва, так ясно я чувствую папино заступничество за эти тяжкие годы войны. Его огромная любовь к нам, к Васе охранила нас. Как я его любила и люблю и сейчас. И сегодня, в этот день, я знаю, что Вася тоже служит панихиду, что мы – семья, хотя и на разных концах земли. А вот когда я умру, помянуть меня будет некому; для умершего это неважно, но для остающихся, не помнящих родства, забывших своих родителей еще при их жизни, какая скудость, какая убогость.

Для Юрия не существовало ни матери, ни братьев, ни сестры, какой-то вырванный кусок из полотнища истории. 25 лет на это натаскивали поколения. А у Шапориных это прирожденное.

14 октября. Я постепенно учусь молиться, делаю это по утрам. Читаю Евангелие и молюсь Богу. И эти несколько минут сосредоточенности в одной мысли, в стремлении почувствовать себя в руке Божией дают покой на весь день.

Послала письмо в Англию Ржевской. Барышня на почте сделала мне строжайший выговор за домодельный конверт. «Я имею полное право не принять письмо, не так часто пишете за границу, могли бы в ДЛТ[1384] (коммерческий магазин) конверт купить». Конвертов и бумаги в продаже нет. Письмо все-таки приняла, а я теперь боюсь, как бы цензура не задержала, чтобы fare una grande e bella figura[1385] перед Западом.

Как-то на днях на Михайловской площади встречаю Бориса Пронина и Марусю. Они затащили меня к себе. Живут в мастерской того же дома б. Дашкова, где была «Бродячая собака». Он изумительно рассказывает, причем очень наблюдателен. Если бы он мог писать мемуары, они были бы бесконечно интересны. Недавно кто-то приехал из Москвы из музея Маяковского[1386] и вызвал Бориса, прося рассказать, что помнит о Маяковском. «Я начал, – говорит Борис, – и минут через двадцать вдруг заметил, что стенографистка записывает. Я сразу же все забыл и потерял нить». Они с Верой Александровной задумали поставить в «Привале» маленькие пьесы Пушкина и решили привлечь к этому Головина и Мейерхольда[1387]. Те заинтересовались, и у Веры Александровны состоялся завтрак вчетвером для обсуждения. Квартира В.А. была над «Привалом». Вдруг слышат (над сценой была прорублена щель) внизу шум, ругань, чуть ли не мат. Пронин спускается вниз и видит Митьку Рубинштейна, владельца дома, который кричит, что закроет «Привал», денег не платят и т. д. Борис его успокаивает и просит не шуметь, т. к. у них гости, Головин и Мейерхольд. Рубинштейн тотчас же преобразился, стал любезен и просил познакомить его с ними. Борис привел его наверх по винтовой внутренней лестнице и представил друг другу. Все встали, Мейерхольд даже подобострастно подошел к Митьке, а Головин встал, как-то перевернул свой стул и, держась за стенку обеими руками, образовав баррикаду между собой и Рубинштейном, поклонился, не подавая руки. Однажды Борис получает от Митьки приглашение с золотым обрезом на завтрак. По своему обыкновению опоздав, он вошел, когда уже все сидели за столом. Было человек двадцать пять – тридцать. На одном конце стола сидел хозяин, на другом Стелла, его жена, толстая еврейка. Третьим от Митьки сидел Распутин, затем какие-то великие князья, дамы. На Распутине была красновато-розовая рубашка, он пил и цинично, площадно ругался.

Вспомнил Борис о Распутине, рассказав, как ему пришлось познакомиться с Л.Н. Толстым. Илья Сац организовал квартет, и они часто играли Толстому и в Хамовниках[1388], и в Ясной Поляне. Сацу понадобились музыкальные пульты, и он попросил Бориса и свою сестру отправиться в Хамовники за этими пультами. Звонят, слышат шаркающие шаги, и им открывает сам Л.Н. Борис был страшно сконфужен, передал поручение. Толстой засуетился, нашел пульты, помогал завязывать и затем сказал: «Будьте до́бры передать Илья Александровичу мой поклон». Пронина поразило именно ударение на до́бры и Илья.

Глаза у Толстого как буравчики, пронзающие вас, и глаза Распутина, сверлящие тоже, напомнили ему Л.Н. своим особым выражением.

Все рассказать невозможно, и в воспоминаниях Бориса замечательны мелкие подмеченные подробности, которые ярко обрисовывают человека, обстановку, общую конъюнктуру. Ему 71-й год. Он опять устраивает у себя какой-то привал, сборища по вторникам… Разве можно сейчас собираться, когда если соберутся десять человек, то пять из них уж наверное будут сексоты