Дневник театрального чиновника (1966—1970) - [66]

А сегодня Трубин справлял труса, так как ему вроде позвонил Сапетов и сказал, что Шапошниковой известно о либеральном выступлении Трубина на обсуждении спектакля Эфроса «Уступи место завтрашнему дню»[42] и что она недовольна. Так он прибежал рассказать Шумову, что это шантаж, что он не был либерален и что у него есть свидетели из Министерства культуры РСФСР и Артемов.

18 октября

Хочу записать свои встречи с Конрадом Свинарским, удивительно талантливым человеком. 30 сентября Ирэна (культатташе Польского посольства) сообщила, что Свинарский прилетает 1 октября в 13 часов 15 минут. Весь день я ругалась с дирекцией Театра на Бронной, пока они не поменяли гостиницу с уже заказанной «Варшавской» на «Пекин», откуда он может ходить в театр пешком. Вечером 1 октября пошла к 6 часам в театр. Конрад был в буфете, а я — в кабинете Дунаева, он вошел и прямо бросился ко мне, воскликнув: «Кого я вижу!» Потом был какой-то общий разговор. Я ушла, он остался с переводчиком пьесы Березницким, тот ему рассказывал о переводе, а Конрад — о своем видении пьесы «Мореход». Они работали до 11 часов вечера. Утром Березницкий мне позвонил и сказал, что Конрад почти все одобрил, и лишь некоторые замечания его надо учесть, в частности изменить терминологию дирижера, так как Конрад видит его старым. 2 октября они встречались с прикрепленной переводчицей и распределяли роли. Еще до приезда Свинарского мы договорились с Березницким сделать так, чтобы в спектакле у Конрада не было Ширвиндта, а были Волков и Броневой. Театр согласился, хотя Броневого так и не дали. И роли распределили так: Генрих — Волков, Шмидт — Соколовский, Мэд — Перепелкина, Скульптор — Шворин, Адмирал — Платов и т. д. Конрад мне позвонил и сказал, что ему очень понравился Березницкий. 3 октября Березницкий читал актерам пьесу, а потом Свинарский отвечал на вопросы, задаваемые актерами, а я ездила в Дмитров на фарфоровый завод отбирать и заказывать подарки для поляков, на что Царев как председатель ВТО выделил деньги, так как денежные премии мы им выдавать не могли, не имели права. Вечером я была с Конрадом на спектакле «Физики и лирики». Ему очень понравилась Антоненко. После спектакля мы поднялись к Зайцеву и там застали Эфроса и Яковлеву, я шутя сказала, что Свинарский влюбился в Антоненко, а Конрад стал говорить, что Антоненко играет так чисто, прямо, искренне, что такой актрисы у них нет, у них все с цинизмом. По дороге в гостиницу Конрад спросил, приватные ли те качества, которые он видел у Волкова в спектакле, и показал руками его походку, болтающиеся руки и манеру говорить. Я ответила: «В общем, да». Он: «Генрих должен быть прямым, настойчивым». Я, обеспокоенная, спрашиваю, что труднее, научить мыслить, сомневаться, бороться с самим собой или вот этой «прямоте», он отвечает: конечно, «прямоте» легче. Сейчас вроде с Волковым все в порядке. В первый же день Конрад попросил меня помочь ему посмотреть гастролировавшую в Москве Ереванскую оперу, так как у него поручение от директора Варшавской оперы, чтобы он посмотрел и потом высказал свое мнение, и во-вторых, он хочет досмотреть «Смерть Иоанна Грозного» в ЦТСА, так как в первый его приезд я увезла его со второго акта. Он сказал, что хочет досмотреть 4 октября, но я объяснила, что 4 октября ему надо пойти на «Золотую карету», так как это премьера главного режиссера театра Дунаева. Он засмеялся: «Это политика?» Я: «Да, а на „Грозного“ пойдете в следующий раз». На «Золотой карете» он сидел и все время «подкручивал» действие. Действительно, ритм был затянут до ужаса, я умирала от тоски. Он не понимал, зачем поставили этот спектакль, говорил, что актеры играют просто себя, а не создают образы, из актеров ему понравился только Броневой, и после спектакля он спросил у Зайцева, почему Броневого нет в его спектакле, что придет к нему об этом говорить. В работе у него вроде все ладится. Он работает своеобразно: по два дня работы за столом на акт, и будь добр, учи текст. «А то, — как он показал, — актер говорит: я… пойду… домой… Это оттого, что он текста не знает. Я сказал: пусть текст будет здесь (показывает на живот), а потом здесь (показывает на сердце), и здесь (показывает на голову)». Для наших актеров все не очень обычно, но интересно. Дунаеву про его спектакль сказал, что он даже плакал (правда, не сказал отчего), а Дунаев про него — что он знает свое дело и манера обращения у него очень простая, без зазнайства, что все очень конкретно и коротко, а то некоторые режиссеры любят говорить часами, а толку чуть. Я: «Вот хоть Комиссаржевский». Он: «У нас и свой есть, Веснин». Директор Ереванской оперы пригласил Конрада, но, кажется, на самую неинтересную современную оперу, так как он вынес впечатление, что композитор, видимо, талантливый, но опер писать не умеет, что только два голоса хорошие, что нет никакой режиссуры, поставлено без всякой фантазии, и вообще, настолько не понравилось, что на классику уже не пошел. 7 октября мы были с ним на «Счастливых днях несчастливого человека». Спектакль Конраду понравился, но не очень, так мне показалось, хотя он этого не сказал. Я ему объяснила, что провалы, видимо, оттого, что спектакль редко идет. Как потом выяснилось в разговоре с Березницким, Конрад это объяснение принял на вооружение и кому-то сказал, что чувствуется, что спектакль идет редко. Но после спектакля он пожал руку Эфросу абсолютно искренне. Потом, когда мы шли к гостинице, он сказал про Ширвиндта, что это скучный актер, а про Яковлеву он высказался оригинально, просто пропел партитуру ее роли. А когда я стала говорить, что она создает образ, то выразился, что она играет «кустами». Еще он сказал (не помню, в связи с чем), что семь лет назад, когда он был в Москве, то все были угрюмы, а теперь смеются, а я ему в ответ рассказала притчу о сборе ханом дани до тех пор, пока сборщики дани не сообщили ему, что там, где раньше плакали, утверждая, что у них ничего нет, теперь смеются. Ему понравилось.