Дневник театрального чиновника (1966—1970) - [10]

Потом пошла на выставку «Советская Россия» в Манеже. Какое однообразие по тематике (все революционное и военное в основном) и по выполнению. А глаза твоего современника, глядящие с портретов (много семейных портретов), настолько невыразительны, что родится страшная мысль, что интеллигенцию мы извели под корень, и когда она у нас возродится — неизвестно. Полное отсутствие интеллекта, примитивность мыслей и чувств свидетельствуется авторами картин, а они ведь их создавали, надеясь выразить мир современника. Да, наивен Ю. Жуков, который считает, что можно стать интеллигентом, прочитав русскую литературу в лучших образцах. Нет, правы англичане: нужны три колледжа, т. е. три поколения, а во всех картинах не ночевал и один. Говорят, примерно эту мысль о серости современника высказал на коллегии Министерства В. Розов, и Фурцева, как выразился Шумов, «его отлупила по щекам, сняв башмачок», что он порочит целую Российскую республику.

Как хорошо, что я не послала сегодня своего игривого письма Фоменко, когда узнала, что в Ленинграде наводнение. Я ему хотела написать, что такого эффекта не достигал ни один режиссер в мире, и чтобы он ограничился потопом и не выводил за пределы сцены другие события «Мистерии». А у него не ладится, он нервничает, как мне сказал Эйдлин (режиссер, друг Фоменко).

19 октября

В 10 утра началось совещание у Голдобина — отчет о командировках Злобиной (инспектор по театрам Средней Азии) и Белкина. Ну, Надя, как всегда, плела что-то невразумительное, не могла даже изложить содержание наивных туркменских пьес, вроде такой, как «Революция в гареме». Я хохотала, а потом от тоски ушла с совещания и зашла к Симукову. Он поделился своим тяжелым впечатлением от разговора с Е. Сурковым (внештатный член Репертуарной коллегии), который раскритиковал пьесу Волиной. При мне пришла жена В. Максимова, принесла пьесу (у него заказ), но сказала, что пьеса написана не на тему договора. Как тут быть? Я сразу попросила один экземпляр.

Вернулась в кабинет Голдобина. Отчет Белкина. Впечатления от спектаклей и состояния театров излагал гладко, грамотно, культурно, особенно на фоне Нади. Потом Голдобин заострил вопрос о русской речи в русских театрах союзных республик, призванных пропагандировать русскую культуру. Поговорили и о том, что и в Москве-то русская речь звучит уж не та, далека она от идеала. Разошлись.

Вернулась к себе, стала читать пьесу Максимова. Преступно прожитая жизнь, возвращение в дом к жене, суд детей, которые не знают, что отец в доме, в финале — самоубийство героя. Самобытно, правдиво, немного патологично. Конечно, Максимов очень талантлив[10].

Шумов написал про нас частушку, видимо, навеянную частушкой на Владыкина.

Весь день мы горим на работе,

    Презрели домашний уют,

Но песен про нас не напишут,

    А только частушки споют.

20 октября

С утра прочитала статью Солоухина в «Молодой гвардии» «Как делать стихи». Умница, талант. А потом решила все же пойти в Малый театр на «Джона Рида». Автор пьесы и режиссер постановки — Е. Симонов. В чтении — графомания чистой воды, ставить которую абсолютно нельзя. Но Шумов заявил (он видел раньше), что вот сила театра — можно смотреть и даже местами интересно, этак, мол, можно и наши докладные ставить, и привел слова одного работника театра: «Мы спасены, и искусство не много пострадало». Потом он интересно рассказывал о сцене «братания» старшего и младшего Симоновых, когда Рубен Николаевич сказал, что вот, мол, дурак послушался всяких-таких и не взял себе эту пьесу в театр, вот настоящий спектакль, а не то что в другом районе города (читай — на Таганке), и прочее и прочее. Ну что ж, и это надо посмотреть, благо в рабочее время. Как я и думала, это не подлежит никакой оценке, это дело уголовное, нужно судить за использование служебного положения. Фальшь такая, что живот мой заболел, а скука такая, что рот чуть не разорвало от зевоты. Слушать же это просто стыдно. Да, поистине «защитники» советской власти наносят ей больше вреда, чем «враги».

Сейчас иду в ВТО на конференцию зрителей, которые выскажутся о том, что бы они хотели видеть в театре. Выступали: член — корреспондент Академии наук Газенко, который говорил о том, как влиять на чувства человека, что человеку необходимо зрелище и удовольствие; старая коммунистка Соловей сетовала на бесцеремонное обращение с образом Ленина, искажение его; лауреат Ленинской премии химик Кремель радовался возвращению своеобразия в театры: театры со своим лицом, что Таганка — это не шаг вперед, а возрождение того, что он видел в прошлом и в лучшем виде, призывал по-современному читать классику; в выступлении рабочего Арефьева с завода Лихачева не было ни одной мысли, которую можно было бы записать, он говорил бойко и через каждое слово упоминал партию и коммунизм; Лабловская, в прошлом прославленный снайпер, а ныне пропагандист истории КПСС, одинаково восторгалась «Твоим дядей Мишей» и «Традиционным сбором» (вот и пойми ее после этого — и фальшивка, и правда воспринимаются одинаково) и очень ратовала за то, чтобы люди себя готовили к посещению театра как внутренне, так и внешне, чтобы в театр все ходили как в святое место.