Дневник штурмана - [53]

— Какое?

— "Все преступления рождены на земле, но одни осознанно, а другие — нет". По-русски это звучит более ярко, чем по-английски.

— Может быть, вы не сумели подобрать подходящие слова для перевода, мисс, — в обычной своей бесстрастной манере проговорил механический англичанин. — Как вы сами понимаете её заявление?

— По-моему, это относится к области "зла в себе". Зло, которое мы копим в душе, подготавливает почву для преступления. Она называет это неосознанно подготовленным преступлением. Наверное, здесь надо бояться именно таких преступлений.

— Возможно, мисс, — согласился мистер Уэнрайт. — Больше вы ничего не вспомнили?

— Нет, сэр.

— Не могли бы вы поточнее передать её последние слова?

Я повторила всё, как запомнила.

— "Смерть прикрывается личиной жизни, а жизнь скрывается под маской смерти…" — повторил механизм то, что показалось ему самым значительным или странным.

— А, наверное, убийца, отрезав голову, был весь в крови, — сказала я.

Мистер Уэнрайт быстро взглянул на меня.

— Несомненно.

— Ему понадобилось зайти в каюту и переодеться… или спрятать плащ или что-то в этом роде, если он подготовился к убийству заранее.

Командир кивнул.

— Может, следовало проверить каюты пассажиров в их отсутствие? Теперь уже поздно, а если бы в тот день…

— Это незаконно, мисс, — отозвался механизм. — Я не имею права так поступать.

Лучше бы он поменьше думал о правах, а больше — о поиске убийцы.

Я ждала, что он опять спросит об утаённом мною обращении к нему Сергеевой, но он не спросил, или поверив, что я, и правда, не слышала её слов, или решив, что их смысл подобен пророчеству о смерти мистера Форстера, и я не хочу его пугать. Фактически, я приблизительно это от него и скрывала, потому что его ждала последняя в его жизни очень долгая дорога. Это могло быть поэтическое определение перехода в мир иной, что означало очень близкую смерть, но могло означать и экспедицию на Т-23-7, куда так стремится немец. Если бы Серафима Андреевна не прибавила, что это будет последняя в жизни командира очень долгая дорога, то можно было бы ожидать его благополучного возвращения, но раз было подчёркнуто «последняя», то мистера Уэнрайта, как и нас с мистером Форстером, тоже ждала смерть. Я пишу об этом так спокойно, что меня можно обвинить в чёрствости, но всё дело здесь в чувстве, сходном с чувством обречённости. Как ни пытаюсь я убедить себя в том, что человек — хозяин своей судьбы, а не наоборот, и от меня самой, от моей осторожности зависит, застанут ли меня врасплох и убьют или я сумею избежать опасности, но я постоянно ловлю себя на бессознательной уверенности, что от своей судьбы никуда не убежишь. Серафима Андреевна в это верила твёрдо и с покорностью ждала предначертанного.

Не хочется ни думать, ни писать об этом, но я способна лишь отражать или не отражать в дневнике мои мысли о близком конце, а они, как ни гоню я их, всё равно возвращаются. Наверное, такие же муки переживают безнадёжно больные, когда им раскрывают правду.

День сегодня прошёл благополучно, если не учитывать гнетущего настроения. Учёные вернулись в положенное время и ничего особо тревожного их аппаратура не зафиксировала. Но ведь вчера была так страшно убита Серафима Андреевна, а это означает, что кто-то совершил преступление и готов пойти на новое. Почему же двадцать восемь психологов не могут выявить одного, заразившегося манией убийства?

8 февраля

Моя каюта стала меня пугать. Вхожу в неё с большим напряжением, особенно вечером, и лишь сознание, что страх или замешательство сразу же подметят мои безукоризненно владеющие собой монстры, заставляет меня спокойно переступать через порог и закрывать за собой дверь. Убийца лишил меня моих книг, а в крошечной, но хорошо составленной библиотечке «Эдвенчера», хранящейся в лаборатории (маленькой комнатке за рубкой), я не могу найти книг, способных поднять моё нынешнее настроение и как-то подбодрить. Под наблюдением безгласного сторожевого пса я перерыла все четыре полки, но была разочарована. Книги здесь были замечательные, однако сейчас душа к ним не лежала. Из-за командира, заглянувшего к нам, я взяла первый попавшийся том, но, кажется, мистер Гюнтер догадался, что он меня не привлекает, потому что спросил, люблю ли я немецкую поэзию. Из этого следует, что он немецкую поэзию любит, и книги, лежавшие на его столе были, по всей вероятности, сборниками стихов.

Чувство, что я не одна в своей каюте, не проходит. Кое-как я сумела отогнать ощущение, что со столика на меня устремлён взгляд мутных мёртвых глаз, и заснула, но сны не способствовали подкреплению духа. Надо срочно бороться с этим настроением, иначе я потеряю репутацию мужественного человека.

Бортинженер браво несёт свою сторожевую службу. Он ходит за мной по пятам и не оставляет одну в рубке, пока командир не разрешит ему считать себя свободным, беря меня под свою защиту. Я понимаю, что такая забота — благо для меня и, если бы меня предоставили самой себе, то мне стало бы очень неуютно, однако неусыпный контроль надо мной служаки-немца порой меня сильно раздражает. Мистер Уэнрайт вообще следит за тем, чтобы мы как можно реже оставались по одиночке. В рубке мы дежурили по двое, а так как мне моя каюта внушает страх и отвращение, да и остальных их каюты не притягивают, то часто мы сидим там трое, а то и все четверо, занимаясь каждый своим делом.