Дневник Серафины - [7]
Встретила нас dame de compagnie[20] княгини, баронесса Сент-Ив, француженка по происхождению, но выросшая в наших краях. Эта уже немолодая особа пользуется особым расположением княгини. Мама обняла ее и поцеловала.
И она поспешила с докладом к княгине.
А мы тем временем присели к столику, заваленному книгами и журналами. Вдруг портьера раздвинулась, и в комнату вошла пожилая женщина высокого роста, с красивыми седыми волосами и благородными чертами лица. С первого взгляда в ней угадывалась знатная дама. Я смотрела на нее во все глаза, и ничто от меня не укрылось, даже аметистовые четки, как браслет надетые на руку.
Она обняла маму, которую всегда очень любила. И вообще нам был оказан очень теплый прием. Меня она долго и пристально рассматривала и в лорнет и просто так, и против света и на свет.
Потом коснулась губами моего лба, и я расслышала, как она прошептала: «Tres jolie… Elle promet…»[21]
Мне дали Библию с иллюстрациями Доре и усадили за соседний столик, а дамы стали вполголоса беседовать.
Со стороны могло показаться, будто я целиком поглощена Библией, но я не пропустила ни единого словечка из их разговора, в котором принимала участие и мадемуазель Сент-Ив.
Речь шла о грозящей миру опасности, о неизбежной катастрофе, о безбожии, но разговор то и дело прерывался вставными эпизодами, — новостями и сплетнями о незнакомых мне особах. Княгиня жаловалась на испорченность нравов, мезальянсы. Потом она обрисовала маме свою деятельность… Говорила о пожертвованиях, ксендзах, подстрекателях, слугах… Совсем неинтересно, если бы не вышеупомянутые вставные эпизоды.
Три или четыре дамы состояли в непозволительной связи, — что это такое, я не расслышала: разговор велся шепотом, — о чем княгиня сочла своим долгом поставить в известность маму… Как бы менаду прочим, маме всучили несколько билетов благотворительной лотереи. Мадемуазель Сент-Ив, поддерживая беседу, не без остроумия пересказывала сплетни. Увлекаясь, она повышала голос, но, взглянув в мою сторону, опять переходила на шепот, хотя я делала вид, будто рассматриваю картинки, которых вовсе не видела.
Не знаю, как долго бы это продолжалось, если бы камердинер не доложил о канонике, который не замедлил войти следом за ним в гостиную. Я вспомнила, что видела его однажды в пансионе на экзаменах; и в память почему-то запали его фиолетовые чулки, ярко-красные пуговицы, золотая бахрома, какая-то чудная шляпа и еще более чудное лицо — перекошенное, морщинистое, вытянутое, помятое, как у резиновой куклы, которую покалечил какой-нибудь шалун. Княгиня поцеловала рукав его сутаны, компаньонка — за ней, мама, немного поколебавшись, последовала их примеру. Каноник с легкостью подхватил нить разговора, превознося заслуги княгини и живописуя свою борьбу, схватки с врагами рода человеческого, которые, принимая различные обличья, расшатывают общественные устои и покушаются на религию.
Записываю его слова по памяти.
Напугал он меня этой, как он выразился, инкарнацией сатаны. Неужели на свете и вправду так плохо и опасно жить? А мы-то, сидя в пансионе, ничего не подозреваем…
Так жаловались они, сетовали, проклинали, и мне показалось даже, что маме это наскучило. Во всяком случае, в экипаже на нее напала зевота, и она всю дорогу молчала.
Вечером у нас снова была ложа в театре. Бедная мамочка, невзирая на усталость, ради меня поехала в театр. Нас сопровождал камергер. Мама к нему благоволит; веселый собеседник, острослов, он превосходно воспитан и никого и ничего не боится. Верный мамин поклонник… Жаль только, у него нехорошая привычка шептаться при мне так тихо, что я ничего не слышу. В ответ мама иногда ударяет его веером или они оба смеются, а бывает, она рассердится, и он просит прощения. А я, как сказал бы дядюшка, с боку припеку…
После театра за чайным столом у мамы собралась та же компания. Меня отослали спать… Смех и оживленные, громкие голоса раздавались далеко за полночь. Позже всех ушел камергер. Мама потом сказала: она советовалась с ним о наших делах. У него как будто большие связи, и его мнение знать очень важно.
Заточение в спальне я обернула к своей пользе: подлизалась к Пильской и попросила ее уговорить маму, чтобы та забрала меня из пансиона. Я и обнимала ее, и целовала, и секреты рассказывала… В конце концов она обещалась помочь.
На первый взгляд Пильская совсем незаметная личность, пешка, горничная всего-навсего, но мама без нее не может шагу ступить. И никогда не прекословит ей. Пильская и одевает ее, и наряды выбирает, и в мамину комнату без ее разрешения не войдешь, и за прислугой шпионит, и ключи в ее руках, словом, всем в доме заправляет. Сдается, ей я обязана тем, что меня отдали в пансион, и, если она захочет, я снова буду жить дома. Хотя она и обещала споспешествовать мне, я не очень-то ей верю… Иногда у нее глаза загораются, как у кошки в потемках. И оттенка они желтоватого, а губы тонкие-претонкие и всегда крепко сжаты. Бывает, уставится на меня, прямо жуть берет!..
24 марта
День пропал! Все надежды и планы насмарку! Никогда особой любви не питала я к дядюшке, а с сегодняшнего дня возненавидела его.
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
Предлагаемый вашему вниманию роман «Старое предание (Роман из жизни IX века)», был написан классиком польской литературы Юзефом Игнацием Крашевским в 1876 году.В романе описываются события из жизни польских славян в IX веке. Канвой сюжета для «Старого предания» послужила легенда о Пясте и Попеле, гласящая о том, как, как жестокий князь Попель, притеснявший своих подданных, был съеден мышами и как поляне вместо него избрали на вече своим князем бедного колёсника Пяста.Крашевский был не только писателем, но и историком, поэтому в романе подробнейшим образом описаны жизнь полян, их обычаи, нравы, домашняя утварь и костюмы.
Графиня Козель – первый роман (в стиле «романа ужасов») из исторической «саксонской трилогии» о событиях начала XVIII века эпохи короля польского, курфюрста саксонского Августа II. Одноимённый кинофильм способствовал необыкновенной популярности романа.Юзеф Игнаций Крашевский (1812–1887) – всемирно известный польский писатель, автор остросюжетных исторических романов, которые стоят в одном ряду с произведениями Вальтера Скотта, А. Дюма и И. Лажечникова.
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.