Дневник Серафины - [6]
Пускай это тебя не пугает: духовенство к нам снисходительно; надо только чтить его и строго исполнять обряды… внешнюю форму… Условности, этикет вообще много значат в жизни.
Сколько у мамы вкуса… В лавках и то диву давались. Наверняка она была бы законодательницей мод, если бы жила в городе. Приказчики рассыпались в похвалах ее тонкому разборчивому вкусу. Мама придерживается такого правила: ни опережать, ни отставать от моды, ни тем более пренебрегать ею не следует, но надо привносить в нее нечто свое, оригинальное, чтоб изюминка была.
Я преклоняюсь перед ней и ловлю каждое ее слово… Делая покупки, она вздыхала… Сейчас настали трудные времена, но всякая уважающая себя женщина понимает: есть траты, к которым обязывает положение. Это ее слова… золотые слова… При ее красоте и молодости грешно не следить за собой и в бездействии ждать приближения старости. Поддерживать красоту, оказывается, не так-то просто, — когда вчера Пильская, мамина горничная, распаковала ее туалетные принадлежности, я так и ахнула: сколько разных флаконов, флакончиков, фарфоровых пудрениц, баночек, кисточек, щеточек, и каждая вещица имеет неведомое мне название и назначение! Мне очень хотелось узнать, посмотреть, как ими пользуются, для чего они служат. Но, видно, это тайна. И Пильская, прежде чем приступить к маминому туалету, смеясь, выпроводила меня из комнаты и закрыла дверь на задвижку. В постели мама казалась немного бледной и утомленной. А когда по окончании туалета она вышла из спальни, вид у нее был посвежевший, помолодевший, и, как всегда, она была неотразимо хороша.
Вот бы выведать у Пильской, как это делается! Но на мои вопросы она отвечала со смехом: если каждая барышня сама будет все знать, то такие, как Пильская, останутся без куска хлеба.
Мама на другой день, внимательно осмотрев мои руки, загорелое лицо и небрежную прическу, шепнула что-то этой чародейке, и та с полчаса колдовала надо мной. Показала, как ухаживать за руками; растерла их, смазала чем-то, отшлифовала ногти, и руки не узнать было… От удовольствия у меня разгорелись щеки, тогда их un soup-con[17] припудрили, и кожа на лице приобрела матовый оттенок.
Мама и тут не упустила случая дать мне полезный совет: ни в коем случае не пользоваться белилами, не присыпать лицо мукой, не то, говорит, на всю жизнь испортишь кожу, она покроется прыщами, и станешь дурнушкой. Только средства, выпускаемые Societe Hygienique[18], заслуживают доверия. Я записала себе для памяти.
В молодости, по утверждению мамы и Пильской, можно обходиться вообще без косметики или пользоваться ею очень умеренно.
Боже, сколько всего надо знать в жизни, и этому в самых лучших пансионах не учат!
Потому-то мне не терпится поскорей оказаться дома: ведь о лучшей наставнице, чем мама, и мечтать нельзя!
Когда мы вернулись из магазинов в гостиницу, нам подали отменный обед (во всяком случае, мне так показалось), хотя мама нашла его ординарным, невкусным и плохо сервированным. Интересно, что сказала бы она, отведав кушанья, какими нас потчует Феллерша. Но на этот раз я промолчала. На десерт было мороженое, и я с жадностью накинулась на него. А мама даже не притронулась к нему; по ее словам, оно приготовлено в расчете на неприхотливый, неразборчивый вкус.
— Каждая женщина, — обратилась она ко мне, — должна понимать толк в кушаньях, конечно, не в том смысле, чтобы приготовлять их собственноручно, — в нашем положении это совершенно недопустимо — но знать, что и как в приличном доме полагается подавать к столу, надо; изысканная, вкусная еда услаждает жизнь, и люди нашего круга могут позволить себе это невинное удовольствие — в этом нет ничего предосудительного.
Разбавленное водой вино мне тоже очень понравилось. Мама с удивлением пожала плечами, узнав, что в пансионе мы пьем простую воду, и только в пост к рыбе подают иногда жиденькое пиво.
Теперь я вижу, мама имела весьма туманное представление о нашем пансионе, о котором шла молва, как о tres distinguee[19].
После обеда мы поехали с визитом к нашей родственнице, княгине Б.
Об этом визите я знала заранее и с нетерпением ждала его. Мама, опасаясь моей неопытности, побеседовала со мной предварительно. Но я уже была наслышана о княгине, которая занимает высокое положение в свете. Бывать в ее доме, пользоваться ее благосклонностью — большая честь. И вообще она задает тон в здешнем обществе, и в ее гостиной собираются представители самых знатных фамилий. Духовенство заискивает перед ней — говорят, она необычайно набожна. Мама снова упомянула вскользь о нынешних тяжелых временах, когда все сословия перемешались и приходится защищаться от нападок черни, которая устраивает против нас заговоры. Мне не очень-то попятно, что она имеет в виду, но… не все сразу; придет время, разберусь…
Признаться, дом княгини произвел на меня большое впечатление, хотя и наш в Сулимове поставлен на широкую ногу. Тут все выглядит очень импозантно. В дверях — швейцар, в передней — несколько лакеев, камердинер; обстановка в гостиных строгая, основательная. Мы миновали целую их анфиладу, прежде чем достигли заветного чертога, но божества там не оказалось.
Захватывающий роман И. Крашевского «Фаворитки короля Августа II» переносит читателя в годы Северной войны, когда польской короной владел блистательный курфюрст Саксонский Август II, прозванный современниками «Сильным». В сборник также вошло произведение «Дон Жуан на троне» — наиболее полная биография Августа Сильного, созданная графом Сан Сальватором.
«Буря шумела, и ливень всё лил,Шумно сбегая с горы исполинской.Он был недвижим, лишь смех сатанинскойСиние губы его шевелил…».
Юзеф Игнацы Крашевский родился 28 июля 1812 года в Варшаве, в шляхетской семье. В 1829-30 годах он учился в Вильнюсском университете. За участие в тайном патриотическом кружке Крашевский был заключен царским правительством в тюрьму, где провел почти два …В четвертый том Собрания сочинений вошли историческая повесть из польских народных сказаний `Твардовский`, роман из литовской старины `Кунигас`, и исторический роман `Комедианты`.
В творчестве Крашевского особое место занимают романы о восстании 1863 года, о предшествующих ему событиях, а также об эмиграции после его провала: «Дитя Старого Города», «Шпион», «Красная пара», «Русский», «Гибриды», «Еврей», «Майская ночь», «На востоке», «Странники», «В изгнании», «Дедушка», «Мы и они». Крашевский был свидетелем назревающего взрыва и критично отзывался о политике маркграфа Велопольского. Он придерживался умеренных позиций (был «белым»), и после восстания ему приказали покинуть Польшу.
Польский писатель Юзеф Игнацы Крашевский (1812–1887) известен как крупный, талантливый исторический романист, предтеча и наставник польского реализма. В шестой том Собрания сочинений вошли повести `Последний из Секиринских`, `Уляна`, `Осторожнеес огнем` и романы `Болеславцы` и `Чудаки`.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Книга «Шесть повестей…» вышла в берлинском издательстве «Геликон» в оформлении и с иллюстрациями работы знаменитого Эль Лисицкого, вместе с которым Эренбург тогда выпускал журнал «Вещь». Все «повести» связаны сквозной темой — это русская революция. Отношение критики к этой книге диктовалось их отношением к революции — кошмар, бессмыслица, бред или совсем наоборот — нечто серьезное, всемирное. Любопытно, что критики не придали значения эпиграфу к книге: он был напечатан по-латыни, без перевода. Это строка Овидия из книги «Tristia» («Скорбные элегии»); в переводе она значит: «Для наказания мне этот назначен край».
Роман «Призовая лошадь» известного чилийского писателя Фернандо Алегрии (род. в 1918 г.) рассказывает о злоключениях молодого чилийца, вынужденного покинуть родину и отправиться в Соединенные Штаты в поисках заработка. Яркое и красочное отражение получили в романе быт и нравы Сан-Франциско.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 — 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В девятый том Собрания сочинений вошли произведения, посвященные великим гуманистам XVI века, «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского», «Совесть против насилия» и «Монтень», своеобразный гимн человеческому деянию — «Магеллан», а также повесть об одной исторической ошибке — «Америго».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В третий том вошли роман «Нетерпение сердца» и биографическая повесть «Три певца своей жизни: Казанова, Стендаль, Толстой».
Во 2 том собрания сочинений польской писательницы Элизы Ожешко вошли повести «Низины», «Дзюрдзи», «Хам».