Дневник - [101]

Не быть человеком, который смотрит на свою деревню через лупу.

Не будем забывать, что этот мир не имеет никакого смысла.

4 ноября. Филипп в отчаянии, что мы уезжаем. Он рассчитывал удержать нас до конца месяца.

* Позже, когда я узнаю множество вещей, все, что я могу и должен узнать, я проведу последние четыре-пять лет моей жизни как школьный учитель: буду учить своих односельчан тому, что им неизвестно.

5 ноября. Куда деваются все непролитые слезы?

9 ноября. Ворон в лазури кивает крылом.

* Я владелец прекрасного окна, выходящего на природу.

19 ноября. Таде Натансон мне говорит:

— Один господин хочет переложить на музыку кое-что из ваших «Естественных историй». Он из передовых музыкантов, на него возлагают большие надежды, и Дебюсси для него уже старье. Ну, как вы на это смотрите?

— Никак.

— Но вы все-таки тронуты?

— Ничуть.

— Что ему передать от вашего имени?

— Все, что вам будет угодно. Поблагодарите его.

— А вам не хочется послушать его музыку?

— Ох, нет, увольте.

22 ноября. Все люди видят приблизительно одни и те же вещи, но лишь художник умеет воссоздать их в памяти.

* Друзья, которых очень любишь и о которых никогда не вспоминаешь.

* Я не слишком тороплюсь увидеть будущее общество; сегодняшнее благоприятствует писателю. Его уродства, несправедливости, пороки и глупость дают пищу наблюдениям писателя. Чем лучше будут становиться люди, тем приторнее будет человек.

* Капюс приезжает на своем автомобиле, еще более огромном, чем у Гитри, если даже не считать разницы в их телосложении. Он во фраке и едет обедать в гости.

— У меня довольно нелепый костюм, — говорит он. — Сейчас сниму пальто и покажусь вам.

— А у кого ты обедаешь?

— У… у… Забыл… У каких-то Уссэ. Там будет бридж. Еду, чтобы поиграть.

Неизвестно почему он вдруг целует Баи и говорит ей:

— Ох, как же ты изменилась! Изменилась к лучшему. Странная вещь: пустячные недостатки юности или проходят с годами, или становятся еще заметнее.

У этого человека, пожалуй одного из самых остроумных во Франции, невыразительное лицо, пенсне, так как близорукость его угрожающе растет.

Когда он лжет, у него обнажаются клыки, — а обнажаются они часто.

С такой кукольной физиономией можно лгать сколько угодно. Быть может, он сам это знает, но по выражению его лица нельзя догадаться об этом. Просто у него слишком уж невыразительное лицо.

Я вслушиваюсь в его болтовню. Иной раз мне удается распознать ложь благодаря другой лжи, которая появится лишь через десяток фраз, но и этот десяток промежуточных фраз — тоже ложь.

Иногда он лжет так очевидно, что я опускаю глаза.

Люди маленького роста ужасны. Не то что сам чувствуешь себя меньше в их присутствии, но они стесняют. При них как-то не по себе. Было бы невеликодушно их прерывать.

* Пусть же те несколько монет, которые у меня есть, позволят мне презирать богачей и превозносить добродетели бедняков! Благодаря им я могу прокормиться и говорить все, что мне угодно. Сказал бы я то же самое, не будь у меня этих нескольких су, то есть необходимой независимости? Разве я торгую? Разве я обогащаюсь? Прибавил хоть одно су к имеющимся у меня? Нет. Я израсходовал бы их все на то дело, которое защищаю. Возможно, со стороны может показаться, что я живу как богач: тем хуже, если вы в это верите; но я проповедовал против богатых и за бедных; я служил бедным, а только это существенно.

* Самые печальные минуты: когда решаешь, что мудрость лишь обман.

27 ноября. Вы прочли все, но они прочли ту книгу, которую следовало бы прочесть вам, которая даем им сознание превосходства и зачеркивает все прочитанное вами.

29 ноября. Мои книги так уже далеки от меня, что я сам стал по отношению к ним потомком. Вот мое твердое решение: никогда не стану их перечитывать.

* Невидимые пальцы ветра закидывают на крышу клубы дыма, как шевелюру.

* Маринетта будет главной в моей книге, я ей это сообщаю. Она отвечает: «Маринетта бессмертная», — и счастливо улыбается. Полагаю, что ей безразлично потомство, но не безразлично то, что я о ней думаю.

1 декабря. Летучая мышь летает со своим зонтиком.

* Это тетрадь выкидышей.

* Какой у вас делается замкнутый вид, как только я начинаю говорить о себе!

2 декабря. О Мопассане можно бы сказать, что он умер от страха. Небытие свело его с ума, убило. Нас небытие занимает меньше. К нему привыкли, и эта эволюция в нашей жизни есть литературная революция.

К чему так желать наслаждений? Не испытывать наслаждения тоже приятно, и это меньше утомляет.

Его биографы говорят: он был прежде всего писатель. Да нет же! Он хотел зарабатывать много денег, он обязательно каждое утро садился за работу, изводил себя и часто повторялся. Нам приходится самим отбирать.

Небытие не откликается. Нужно быть великим поэтом, чтобы заставить его зазвучать.

Напрасно он таил от нас свою жизнь: значит, он не был до конца писателем, ибо его жизнью объясняется его творчество, а сумасшествие, быть может, самая прекрасная его страница.

Издатель давал ему советы, подгонял его, направлял. Флобер бы этого не допустил.

Он презирал женщин, но есть только один действительный способ доказать им свое презрение: не спать с ними. А он только этим и занимался.