Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки) - [10]

Роса, что тает так нежданно,

Еще чуть держится.

На рукаве

Она с дождем соединилась,

Что утром оросил рукав.

С тем же посыльным Канэиэ прислал ответ:

Моя душа,

Тоскуя о тебе,

Взлетела и пронзила небо.

Не оттого ль

Сегодня так дождливо?

Когда я заканчивала свой ответ на это, появился сам Канэиэ.

Еще немного погодя, после перерыва в наших с ним встречах, в дождливый день, Канэиэ прислал сказать что-то вроде: «Как стемнеет - приду». Я написала ему:

Трава, что стелется

Под рощею дубовой,

Вас непрестанно ждет.

Я буду вглядываться в сумерки, едва придут, -

Не Вы ль надумали пожаловать...

Ответ он принес сам лично.

***

Наступила десятая луна. Я находилась в очистительном затворничестве[4], и Канэиэ сообщал, что оно тянется медленно:

Тоскуя по тебе,

Одежду перед сном надену наизнанку[5].

И вот на ней роса.

А небо дождик

Замочил слезами.

Ответ мои был весьма старомодным:

Когда б ее сушил

Огонь любви,

Она давно бы сделалась сухою.

Так отчего не высохли одежды,

Что оба мы надели наизнанку?!

Как раз в эту пору родной мой отец отправлялся служить в провинцию Митинокуни[6].

***

То время года было преисполнено печали. К мужу я еще не привыкла и всякий раз, когда встречалась с ним, только обливалась слезами, а грусть, которая охватывала меня, была ни на что не похожей. Видя это, весьма растроганный Канэиэ твердил мне, что никогда не оставит меня, но мысль о том, могут ли чувства человека следовать его словам, заставляла мое сердце лишь печалиться и сжиматься еще больше.

***

Наступил день, когда отец должен был отправиться в путь, и тут он, уже собравшись, залился слезами, и я, которой предстояло остаться, впала в неизбывную печаль. Отец не мог выйти, пока не произнесли: «Пришла пора отправляться!». Тогда он свернул трубочкой послание и положил его в тушечницу, стоявшую под рукой, а потом снова залился слезами, переполненный чувствами, и вышел. Некоторое время я не открывала коробку и не могла заставить себя посмотреть, что там написано. Когда же проводила отца окончательно, то подошла к коробке и посмотрела, что отец написал. Это были стихи для Канэиэ:

Вас одного прошу,

В путь пускаясь далекий, -

Оставайтесь опорой

Ей на долгие-долгие годы.

Там, вдали, лишь о вас буду думать!

«Пусть это увидит тот, кто и должен увидеть», - подумала я и, охваченная безмерной печалью, положила письмо на прежнее место, а вскоре ко мне пришел и Канэиэ. Я не подняла глаз, погруженная в свои думы, и он произнес в изумлении:

- Что такое? Это ведь дело обычное. А все, что с тобой происходит, лишь доказывает, что ты мне не доверяешь.

Потом увидел письмо в тушечнице и воскликнул: «Ах!» - после чего отослал отцу на его внешнюю стоянку стихи:

Коль одного меня вы попросили,

По возвращении уверитесь тотчас,

Насколько я надежен в обещаньях.

Я - словно та сосна,

Что не меняется в веках.

Так проходили дни, и мне было грустно, когда я думала об отце, который находился теперь под небом странствий. Да и Канэиэ не выказывал в своем сердце возлагавшихся на него надежд.

***

Пришла двенадцатая луна. Канэиэ уехал по делам в Ёкава[7] и оттуда написал мне:

«Насыпало много снега; думаю о тебе с большой грустью и с любовью».

Я ответила стихами:

Ведь даже снег

На затвердевших водах

Реки Ёкава

Не скоро тает -

Его опора крепче, чем моя.

С тем и закончился этот полный непостоянства год.

***

В первую луну[8], не видя его у себя дня два или три, я передала слугам стихотворение, сказав им:

- Если придет посыльный от Канэиэ, вручите ему.

Там было написано:

Знать меня не хотите, и вот

В полный голос

Отправилась петь,

Словно птица-камышевка, я

В диком поле иль в дальних горах.

В его ответе значилось:

Едва услышу я

Поющий голос твой

Там, где камышевка поет,

Сейчас же отыщу тебя

Хотя бы и в горах далеких.

***

Между тем, обнаружилось, что я забеременела. Весну и лето я провела в страданиях, а к исходу восьмой луны, наконец, разрешилась от бремени. В ту пору Канэиэ был полон внимания ко мне - казалось, его мысли полны одною мной.

Да. А однажды, в девятую луну, после того, как он ушел из дома, я взяла в руки шкатулку для бумаг, открыла ее, и заглянув внутрь, обнаружила письмо, намеченное к отправке другой женщине. Охваченная презрением, я решила дать ему знать, что видела это письмо, и написала:

Узнать хотела,

Увидав письмо,

Которое отправить ты собрался, -

Не значит ли оно,

Что ты порвешь со мной?!

Пока меня занимали эти мысли, в конце десятой луны случилось так, что Канэиэ не показывался на глаза три дня кряду. А когда пришел, то сделал вид, будто «некоторое время испытывал» меня.

Когда однажды после этого с наступлением вечера Канэиэ сказал:

- Мне обязательно нужно быть ко двору, - и вышел от меня, мне это показалось подозрительным, и я послала следом за ним человека, который проследил за Канэиэ, вернулся и доложил:

- Велел остановиться в таком-то месте на городской улочке.

«Все так и есть», - подумала я и, совершенно растерянная, не знала, как быть. Так прошло дня два или три, и вот как-то перед рассветом раздался стук в мои ворота. Я поняла, кто это стучит, но была в дурном расположении духа и не велела открывать. Тогда он ушел, как я думаю, в привычный уже для себя дом. На следующее утро, чтобы не оставлять этот случай без последствий, я тщательнее обыкновенного написала стихотворение: