Дневник А.С. Суворина - [64]

Горемыкин встретил меня в мундире, весь в золоте и орденах. «Я с утра в мундире», — сказал он. Говорил против корреспонденции в «Нов. Вр.» о западном крае. Зачем де мы посылаем своих корреспондентов, производим свое следствие? — «Этого не надо». Инициатива государя о молитвах перед учением: — «Он желает веротерпимости» Я намекнул, что раскольников забывает.

— «У Шарапова хорошая статья в «Русском Труде», я ей вполне сочувствую, хотя дал предостережение.

Статья эта против церкви и Победоносцева. Я удивился, что газеты получили наказание за перепечатку прокламаций варшавских студентов, сказав, что сначала запрещено было печатать о студ. беспорядках, а потом дозволено, и циркуляр отменен.

— «Писать позволено, но никому не позволено печатать прокламаций, направленных против правительства. Ведь не стали бы вы печатать прокламаций о деле Ветровой». (Сожглась в крепости).

— «Я бы не стал, но ведь в Варшаве эта прокламация причина беспорядков».

— «Совсем нет. Было много причин».

Горемыкин говорит кратко, точно торопится. Он был не в духе. Говорят, он не крепок.

19 ноября.

С удовольствием прочел во всех газетах похвальные рецензии пьесе Борисова «Следователь», которую я поставил на нашем театре, режиссировал я сам.

1898 год

1 января.

Сегодня вечером Боря вошел и говорит:

— «Правда, что в Порт-Артур вошли английские корабли?»

— «Правда».

— «Что ж это государь, проглотит такую обиду?»

— «Отчего не проглотит? Он только полковник».

— «Ну пускай он произведет себя в генералы, и таких обид не прощает».

Когда государь окружен глупцами или прохвостами, в роде графа Муравьева, которого Витте называет «сыном Ивана Александровича Хлестакова», то не это еще будет. Он воображает, что он — сила, а на ином деде он — очень маленькая величина, без ума и дарований. Имп. Вильгельм II сердится на него за депешу к Фору с поздравлением с Новым годом. Депеша послана из Гатчины. Две императрицы враждуют: одна тянет во французский союз, другая в немецкий. Государь сидит между стульями очень неловко.

* * *

Встречали Новый год весело. Горбунова недоставало. Какой талант!

Роздал сотрудникам 35 тыс. рублей. Потом еще Скальковскому 2500 р., да еще одному сотруднику. Всего 38 или 39 тыс.

6 марта.

С 1 янв. ничего не записывал. В это время рассердился на меня К. А. Скальковский, которому я не выдал пая, потому что он богат и без того; работая в газете, он оставался на службе, играл на бирже счастливо сначала, и сам говорил, что у него до миллиона руб. Он утверждал, что болтал о своем состоянии «для баб», что его нет у него в таком количестве, в каком он болтал. Я велел ему послать 2500 руб., хотя не нахожу, что это справедливо, ибо помимо сказанного, он не работал пять лет сряду, когда сделался директором горного департамента.

* * *

Моя пьеса «Татьяна Репина» поставлена в Праге 11 марта 1898 г. с огромным успехом, как пишет мне переводчик, Прусик, и директор др. театра Шуберт. Мне присланы вырезки из немецких и чешских газет, выходящих в Праге.

* * *

Написал духовное завещание. К нему надо было бы объяснение Но и без оного дело обойдется. Я распределил все справедливо.

* * *

Сезон театральный у нас кончился без убытка. Помогла пьеса Бухарина «Измаил», затронувшая патриотические чувства.

* * *

Сегодня Татищев в магазине очень резко говорил Н. Г. Гартвигу о политике Муравьева, по поводу того, что нас выгнали из Кореи Гартвиг сначала защищался, а потом сам стал рассказывать о гр. Муравьеве анекдоты. Он ведет личную политику, то желая понравиться вдовствующей императрице, то на зло С. Ю. Витте.

— «На днях мне говорят: что ваш бульдог?» — «Какой», говорю «бульдог?» — «Да ваш министр, гр. Муравьев». — «Почему же вы его бульдогом величаете?» — «Да он у великой княгини Ксении Александровны играет роль бульдога?» — «Каким образом?» — «А вот таким. Он носит монокль, выбрасывает из глаза. Ксения Алек. говорит «пиль», и он подбрасывает его и на лету ловит его глазом. А она смеется. Хорош министр, нечего сказать!»

* * *

Здоровье все хуже и хуже, и необъяснимое отвращение к врачам. Мне ни с кем не хочется посоветоваться. Только злишься на эту старость, которая съедает и энергию, и талант, съедает душу. Очень скверно, но ничего не поделаешь.

12 марта.

«Гражданин» назвал сегодня «Новое Время» — горохом. Я бы ему ответил, если б можно было, что при царе Горохе только и можно быть горохом газете, а гороховыми шутами — министрам. Князь Мещерский всегда был гороховым шутом, — шутом царя Гороха.

* * *

Привозил в цензуру драму графа Алексея Толстого «Царь Федор Иоаннович», не дозволенную к представлению. Плющевский говорил о ней в цензуре, написал маленькую докладную записку в несколько строк. Я прочел ее. «Вам надо подписать», сказал А. П. Коломнин.

— «Этого не надо, сказал Плющевский. — Я поставлю марку, и подадим так». Я понял, что он хотел сделать это от себя. Господь с ним, пусть делает. И. М. Любимов, цензор, давно мне сказал, что драму пропустят, если сделать исключения, которые я и сделал. Плющевский говорил и о «Поручике Гладкове» Писемского, о котором я хлопотал еще в 1895 г., когда только что открылся наш театр.