Дневник, 1890 г. - [39]

¹⁴¹Молитесь всегда, чтобы не впасть в искушение: Не хочу,или,лучше, хочу не жить для (своей похоти) своего тела теперь,не хочу жить для славы людской здесь,хочу жить для любви божеской всегда и везде. Так хочу молиться.

Нынче молясь думал: Борьба с искушением против чистоты, [с] похотью состоит в том, чтобы отрезать то, что соблазняет — руку, глаз... Так говорится в Евангелии; и я так думал, но это не правда, не совсем правда. Это вроде утверждени[я] о том, что надо искать и устраивать для себя наиболее благоприятную для нравственности среду — то, что говорят либералы, социалисты, главное, революционеры. В этом есть внутреннее противоречие: каким образом я, не будучи еще нравственным, узнаю, какие условия содействуют нравственности. — Это не так. Нынче я понял, как это. — Борьба с искушением против чистоты состоит действительно в постановке себя в условия, в к[оторых] меньше соблазна, но эта постановка происходит не от того, что я отыскиваю такие условия, а от того, что требования мои чистоты становятся всё больше и больше: прежде я видел нечистоту только, положим, в прелюбодеянии, потом я вижу ее в ухаживаньи, в объядении, в праздности, в чтении романов, слушаньи музыки и т. д., и избегая ухаживанья, объядения и др[угого], я становлюсь в более выгодные условия для борьбы с соблазном. Так что не придумы[вать] или избирать надо условия выгодн[ые], но двигаться в достижении идеа[ла], и всякий шаг есть постановление себя в более выгодное условие для борьбы. —

¹⁴² Теперь 4 часа.

Вчера 27 в Крапивне. Встал очень рано, пошел ходить, к пол[иции] и потом — в острог. Опять убеждал подсудимых быть единогласными; напились кофе, и пошел в суд. Жара и стыдная комедия. Но я записывал то, что нужно б[ыло] для натуры. Потом поехали ночью. Мятель, и б[ыло] жутко. Доехали хорошо.

26. Крапивна. 90. Рано встал, приехала Соня. Я ничего не успел писать. В 1-м часу поехали. Мятель, но приятно доехали. Я, ища помещен[ия], ходил к Юдину. — И Юдину, говоря о своих беседах с умным попом, и в особенности хозяин[ом?] холостым, 30 лет, московским, молящимся полчаса — он, сказал мне, что читает: Слава тебе Бо[же], Цар[ю] Неб[есный], Богор[одица], Симв[ол] веры, Возбран[ной], Достойн[о] и еще что-то — ясно показывают, как вместо Христовой веры подставлена языческая, в к[оторой] молитва есть талисман.

25. Не помню, кажется немного писал.

24. Ездил в Тулу. Именины Давыд[овой]. Утром писал. —

Нынче 2 Декабря ночь. Ездил в Крапивну. Был Алехин и Елец. Жизнь всё та же, медленно пишу.

3 Дек. 90. Я. П. Если б. ж.

[3 декабря.] Пишу вечером, 10-й час. Нездоровится, тоска и слабость. Утром писал слабо, но не бесполезно. Ездил в Ясенки. Написал кое-какие письма. Тоска, уныние. Смерть становится ближе и ближе, и не только не страшно, но я стараюсь не отдаваться надежде на скорое пришествие ее, а жить вечною жизнью теперь так же, как буду жить после смерти. То не будет другое, а то же. Написал письма Чертк[ову]. Страх[ову], Рагоз[ину], Лескову, Алехину.

4 Дек. 90. Я. П. Е. б. ж.

Нынче 15 Декабр[я]. 11 дней не писал. Жил приблизительно так же: так же гулял и молился, так же медленно подвигался в писании своей статьи. — Были 1) Русанов с Буланже. Очень радостное оставили впечатление. Потом Буткевич Анатолий и Андрей. Известие о том, что жандарм собирался ко мне по случаю отсылки Буткевичем гектографированных статей. Потом Анат[олий] Бут[кевич] с женою. Очень хорошие, радостные. Перед ними еще старый человек, Самарский каретник Панов, отрицатель православия, вольнодумный самобытный христианин. Слишк[ом] занят отрицанием. Потом Диллон. Нынче только уехал. Мне было тяжело отчасти п[отому], ч[то] я чувствовал, что я для него матерьял для писания. Но умный и как будто с возникнувшим религиозным интересом. Сейчас проводил Булыгина. Надо помогать ему духовно, и я старался, как умел. Нынче утром вышел, и меня встретил Илья Болхин с просьбой простить: их приговорили на 6 неде[ль] в острог. Очень стало тяжело, и целый день сжимает сердце. Молился и еще буду молиться и молюсь, чтобы Бог помог мне не нарушить любви. Надо уйти. — Забыл записать славного милого гостя — Пошу. Он очень хорош, ясен, открыт, правдив, чист, и такова же Маша, и мне радостно. За это время думал: Записано следующее:

1) Прежде общий идеал, потом сознание возможности осуществления идеала, потом осуществление идеала. Так записано, но я не помню ход мысли и всё значение этого.

2) Благодаря цензуре вся наша литературная деятельность праздное занятие. Единое, что нужно, что оправдывает это занятие (литературой), вырезается, откидывается [цензурой].¹⁴³ Вроде того, как если бы позволяли столяру строгать только так, чтоб н[е] б[ыло] стружек. И напрасно думают писатели, что они обманут правительственную цензуру. Обмануть ее нельзя, как нельзя обмануть человека, к[оторому] бы потихоньку, без ведома его, хотели бы поставить горчичник. Как только начнет действовать, он сорвет его. —

3) Поша показывал мне письмо к нему Обол[енского], в к[отором] он осуждает меня в бессердечии. Мне б[ыло] больно, праздно, бесцель[но] больно, как мне показалось сначала, т[ак] к[ак] я не мог ничего извлечь себе — душе на пользу из его суждения; одно я видел, что он имеет зло на меня. И мне это б[ыло] больно, как Д[енисенко?] и т. п. Но польза и в таком осуждении есть, и большая. Как ни старайся угодить людям, ты никогда не угодишь всем, и если ясно видишь это, то поневоле перестанешь заботиться об угождении им и начнешь угождать одному Богу.