Дмитрий Мережковский: Жизнь и деяния [заметки]

1

Данное стихотворение, как и стихи «На смерть Достоевского», взято из рукописного сборника Д. С. Мережковского «Юношеские стихотворения» (РО ИРЛИ).

2

Сюжет повести таков: человеку XIX столетия снится, будто он тонет, почти теряет сознание, но нахлынувшая волна выбрасывает его на берег у одного из островов Тихого океана из группы Таити. На этом острове обитают люди XXVII века, среди которых герой проводит два дня. Островитяне, хоть и сохранившие пол, мало похожи на современных людей, ибо делятся на три качественно разнородные группы: «покровителей», «друзей» и «рабов». Покровители единственные из «людей XXVII века» сохранили способность к волевой, сознательной деятельности и управляют всем общежитием. «Рабы» предназначены к физическому труду, причем этот труд осуществляется ими инстинктивно, без тягости, как пчелами и муравьями. Фабрик и заводов в этом «земном раю» мало, так как люди в тропическом климате нуждаются в немногом. Основной же массе населения «райского острова» – друзьям – остается наслаждаться «счастьем», проводя жизнь в бесконечных играх и наслаждениях. «Это куст, весь покрытый красивыми, пахучими цветами, с ярко раскрашенными бабочками, порхающими с цветка на цветок, с весело поющими птичками, вьющими свои гнезда в его ветвях, весь полный жизни и оживления, весь залитый лучами солнца», – пишет К. С. Мережковский, передавая впечатления героя от жизни среди «друзей». Старости и болезней они не знают: когда им исполняется 35–40 лет, «покровители» дают им особый напиток – «нектар», – погружающий их в сладкий сон, во время которого они умирают. Смерть их держится «покровителями» в секрете: на вопросы «друзей», куда делись их товарищи, следует ответ, что они уехали путешествовать. Смысл бытия «острова блаженных» поясняет герою один из «покровителей», Эзрар, указывая на исторически неизбежную трансформацию человечества: «…Мысль, счастье и труд – это три такие элемента, которые не соединимы в одном лице, несовместимы друг с другом, как несовместимы огонь, вода и воздух, и только тогда, когда каждый из них выделился в нечто обособленное и олицетворился, один – в покровителях, другой – в друзьях, третий – в рабах, стало возможным появление на земле и самого счастья в чистом его виде. Насильственно соединенные, они, как огонь, вода и воздух, могли произвести только хаос…»

3

Здесь и далее слова в цитатах выделены автором настоящей книги, кроме специально оговоренных случаев.

4

Эпифания (греч. являться, показываться) – ощутимое проявление некоей силы, прежде всего Божественной. – Прим. ред.

5

Здесь – юношеское стихотворение. – Прим. ред.

6

Н. К. Михайловский (1842–1904) происходил из мелкопоместных дворян Калужской губернии. Учился он в Костромской гимназии, завершив которую, поступил в Петербургский институт корпуса горных инженеров, однако в 1863 году вынужден был уйти из института до окончания курса, поскольку был замешан в «беспорядках». Во время обучения в институте он увлекся идеями Ч. Дарвина, Л. Бюхнера, Л. Фейербаха, Ш. Фурье и, оказавшись вне стен учебного заведения, решил дебютировать в столичной периодике в качестве либерального публициста, благо эпоха великих реформ Александра II давала широкие возможности для деятельности на поприще «общественного служения». Первые годы работы Михайловского-журналиста были весьма тяжелыми: несмотря на кстати полученное небольшое наследство, он был вынужден работать корректором в типографии, ведя жизнь «литературной богемы». Первые его статьи появились в начале 1860-х годов во второстепенных изданиях (журналы «Рассвет», «Русь», «Якорь», газета «Современное слово»), в 1865–1867 годах он сотрудничал в журнале «Книжный вестник», который закрылся из-за недостатка подписчиков. И только в 1868 году, став сотрудником «Отечественных записок», Михайловский становится, по его собственным словам, «настоящим журналистом». Однако столь долгая «школа журнальной жизни» сослужила Михайловскому хорошую службу: он выработал способность «работать» с различной читательской аудиторией, находя доступные и увлекательные формы повествования для очень сложных проблем современной политики, экономики, культуры. Можно сказать, что Михайловский одним из первых в отечественной словесности XIX века в совершенстве овладел жанром «эссе» (Мережковский – первый великий русский «эссеист» – многим обязан Михайловскому в работе над овладением «тайнами жанра»). Первые статьи Михайловского в «Отечественных записках» (и, в особенности, его программная статья 1869 года «Что такое прогресс?») имели шумный успех, и с 1872 года он уже ведет постоянные обзорные циклы (становится «колумнистом», говоря современным языком) в «Отечественных записках»: «Литературные и журнальные заметки» (1872–1874), «Из дневника и переписки Ивана Непомнящего» (1874–1875), «Записки профана» (1875–1877), «Письма о правде и неправде» (1877–1878). В 1877 году, тридцати пяти лет от роду, он становится одним из трех «соредакторов» «Отечественных записок», заменив на этом посту скончавшегося Некрасова (!). Михайловский показал себя, помимо прочего, и как чуткий литературовед, впервые заговоривший об особой «философии» русской литературы, содержащейся прежде всего в творчестве Л. Толстого (статья «Десница и шуйца гр. Толстого») и Достоевского (статья «Жестокий талант»). Трактат Мережковского «Л. Толстой и Достоевский» – непосредственное «продолжение темы», заявленной Михайловским. Михайловский же первым начал борьбу против «эстетического нигилизма» в демократической критике, который насаждали Писарев и его последователи (отношение Писарева к Пушкину – «Сапоги выше Пушкина!» – Михайловский назвал вандализмом, столь же бессмысленным, как разрушение Вандомской колонны во время событий Парижской коммуны в 1871 году). «Эстетизм» Мережковского, проявившийся в «Вечных спутниках», был сформирован, как и у многих представителей его поколения, именно статьями Михайловского. Наконец, в статьях «Борьба за индивидуальность», «Герои и толпа» Михайловский выступал с утверждением индивидуалистических ценностей, предвосхитивших «русское ницшеанство» серебряного века, которому Мережковский отдал обильную дань в романах «первой трилогии».

Личные отношения Михайловского с писателями-«декадентами» 1890-х годов, лидеры которых считали себя его учениками, складывались непросто. Это было, в частности, обусловлено тем, что в последний период жизни Николай Константинович был гораздо более «политизирован» в своем творчестве, нежели во времена расцвета своего таланта, и, в качестве одного из общественно-политических лидеров отечественной интеллигенции, судил о всех явлениях культурной жизни страны с «партийной» позиции (хотя ни в какой «партии» сам формально не состоял). В царствование Александра III он дважды подвергался административной ссылке за антиправительственную деятельность. «Либеральное народничество» Михайловского непосредственно предвосхищало программные положения «социалистов-революционеров», хотя, как и в литературе, здесь Михайловский всегда отвергал радикализм своих «наследников». Известна его критика «русского марксизма». Против Михайловского направлена ранняя книга Ленина «Что такое „друзья народа“ и как они воюют против социал-демократов?» (1894). До революции 1905 года Михайловский не дожил, уйдя из жизни с незапятнанной репутацией «честного русского либерала».

7

Помимо того, что Надсон, воспитывавшийся после смерти матери на деньги дяди, крайне болезненно относился к любой форме материальной зависимости, масла в огонь подлили и статьи критика В. П. Буренина. Он писал, что Литературный фонд, ссужая Надсону 500 рублей, игнорирует нужды других бедствующих писателей, тогда как опасность болезни молодого поэта… преувеличена. Несмотря на то, что репутация Буренина как «желтого» журналиста к этому времени была уже вполне определенной, эти бредовые инсинуации произвели тягостное впечатление на умирающего Надсона. Деньги он успел фонду вернуть и даже завещал ему (для нуждающихся писателей) все гонорары за свои будущие издания. Между прочим, общая сумма, доставшаяся Литературному фонду по этому завещанию, уже к 1892 году составила 38 486 рублей, так что, ссужая в 1886 году Надсону на лекарства 500 рублей, фонд не прогадал.

8

Сколько? (ит.).

9

Пять (ит.).

10

Права в этом споре оказалась Гиппиус, проявившая даже в 1889 году задатки феноменального критического «чутья»: поэт Константин Николаевич Льдов (настоящая фамилия – Розенблюм, 1862–1937) так и не смог обрести художественную индивидуальность, несмотря на несомненные приметы литературного дарования. Его книги стихов, выходившие до 1926 года, остались на периферии литературного процесса. В середине 1890-х годов он будет играть заметную роль в обновленном «Северном вестнике», став секретарем редакции. Помимо стихов Льдов писал критические статьи, рассказы для детей, а также занимался композиторской деятельностью и закупал картины для Эрмитажа, однако и на этих многочисленных поприщах сколь-нибудь заметного успеха он не добился. Самым удачным из его предприятий стал перевод рассказов В. Буша о приключениях Макса и Морица, которые пользовались большой популярностью среди подростковой аудитории в дореволюционные годы.

11

Отхожее место (фр.).

12

Лифт (фр.).

13

П. И. Вейнберг (1831–1908) родился в семье нотариуса. Вырос в Одессе, где учился сначала в гимназии при Ришельевском лицее, а затем на юридическом факультете лицея. Не окончив курса, уехал в Харьков, поступил на историко-филологический факультет Харьковского университета. В студенческие годы он много писал и переводил, опубликовал переводы из Жорж Санд и В. Гюго, а в год выпуска из университета (1854) вышла первая книга его стихов. Прослужив некоторое время чиновником особых поручений при тамбовском губернаторе (отсюда его постоянный псевдоним – «Гейне из Тамбова»), Вейнберг в конце 1850-х годов оказался в Петербурге, где вскоре получил известность как критик, фельетонист и сатирик журнала «Искра». Широкую популярность обрело его стихотворение «Он был титулярный советник…», положенное на музыку А. С. Даргомыжским. Однако большинство его стихов не поднималось над уровнем злободневной сатиры «эпохи реформ»: «Я люблю смотреть, как гнется – / Но не ива в роще темной; / Мне милей сгибанье тела / У начальника в приемной…» и т. д.

В конце концов Вейнберг сам пал жертвой обличительной кампании этих лет. В 1861 году он поместил в журнале «Век», который издавал вместе с А. В. Дружининым и В. П. Безобразовым, статью «Русские диковинки», где высказал сомнение в целесообразности публичных выступлений женщин-чтецов с текстами фривольного содержания (речь шла о «Египетских ночах» Пушкина: «Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю…»). Либерально-демократическая пресса усмотрела в статье Вейнберга выпад против женской эмансипации, и «безобразный» поступок «Века» был многократно заклеймен позором в статьях М. Л. Михайлова, Д. И. Писарева и др. Вейнберг подвергся остракизму и вынужден был оставить оригинальную литературную деятельность, переключившись на переводы. С этого времени художественный перевод стал основой его литературного творчества. В числе более 60 авторов, переведенных им, – Шекспир, Гёте, Данте, Лессинг. За перевод «Марии Стюарт» Шиллера Вейнберг получил в 1895 году Пушкинскую премию. Он занимался и педагогической деятельностью, писал учебники по истории литературы и критико-биографические очерки о писателях, был членом Театрально-литературного комитета, председателем Союза взаимопомощи русских писателей и председателем Литературного фонда.

14

Большой знаток античной культуры А. В. Амфитеатров откликнулся на выход отдельного издания «Юлиана Отступника» («Смерть богов», 1902) очень содержательной статьей «Русский литератор и римский император», в которой поставил целью «исследование приемов, которыми пользовался г. Мережковский, извлекая из источников и группируя богатейший историко-литературный материал, сохраненный нам древностью и усердно комментированный наукою последних двух столетий». «…На страницах 241–246 Мережковский изображает бурную народную сцену в Антиохии: возбужденная толпа слушает обличительную проповедь пустынника Памвы против Юлиана и язычников. Проповедь великолепна по фанатическому тону, по энергии ненависти, ее одушевляющей. ‹…› Это истинный язык фанатической веры, распаленной аскетизмом до изуверства, до жажды мученичества. Но г. Мережковский менее всего повинен в творчестве приведенных текстов. Его Памва не сказал ни единого слова от себя. Вся проповедь – дословный перевод из Тертуллиана. Первый отрывок – из тридцатой главы трактата „О зрелищах“, второй – из 37-й главы „Апологии“. ‹…› Если христианин Памва занимает доводы у Тертуллиана, то и язычник Юлиан не лучше отвечает ему, восклицая к жаждущим мученичества, к „мухам, летящим на мед“:

– Несчастные, если жизнь вам надоела, разве трудно найти пропасти и веревки?

Восклицанию этому в эпоху Юлиана было уже много 200 лет: оно раздалось впервые еще во время Троянова гонения из уст азийского проконсула, впоследствии императора Антонина Пия. ‹…› С особенным усердием углубился Мережковский в золотоносный рудник Петрония. Шестая глава первой части «Смерти богов» изображает скитания переодетого цезаря Галла по Селевкии Сирийской. Картина порта и рынка, как и все декорации г. Мережковского, написана живо и легко. Эпизод, как цезарь, влюбясь в танцовщицу, увлекает ее в храм Приапа, а там нападают на них священные гуси и драка с ними вызывает огромный уличный скандал, очень удачен и дышит древностью. Но «Сатирикон» рассказывает этот эпизод еще забавнее и несравненно талантливее. У Петрония взял г. Мережковский для той же главы фигуру старого плясуна и его песенку ‹…›…Характеристика офицера Анатолия, blase в античном вкусе, сделана по чертам Аннея Серена, которому Сенека посвятил известный трактат свой «De tranquillitate animi». Описывая в шестой главе второй части собор, на котором Юлиан предательски свел епископов всех христианских сект с целью компрометировать их взаимными раздорами, г. Мережковский сообщает: «Даже ничтожнейшая церковь, затерянная в отдаленнейших пустынях Африки, – рогациане, и те уверяли, будто бы Христос, придя на землю, найдет истинное понимание Евангелия только у них, в нескольких селениях Мавритании Кесарийской – и нигде более в мире». ‹…› Эти строки дословно переведены г. Мережковским из 21-й главы второго тома Гиббоновой «History of the decline and fall of the Roman Empire»» и т. д. Амфитеатров относится к методу Мережковского неоднозначно. Упрекая автора в «профанации» истории во имя «художественности», в том, что он «не нашел нужным посвятить читателей, не специалистов, в различие того, что они имеют дело с творчеством его, г. Мережковского, или где он поручает вести свой роман красноречию и таланту древних авторов», Амфитеатров признает художественную состоятельность «Юлиана Отступника»: «Роман не строго научное исследование: какие бы серьезные цели он ни преследовал, все-таки он прежде всего должен быть занимательным и легко читаемым, и неопровержимо старое правило, что в беллетристике все роды хороши, кроме скучного».

15

Комедии масок (фр.).

16

Святая простота! (лат.) – последние слова Яна Гуса на костре при виде старушки, пришедшей со своей вязанкой дров.

17

Крах «Северного вестника» был действительно неожидан для всех его авторов и читателей. Летом «рокового» 1896 года Л. Я. Гуревич, которая была официальным редактором журнала, улаживала цензурные проблемы с начальником Главного управления по делам печати М. П. Соловьевым. Молодая и привлекательная Любовь Яковлевна активно использовала свое обаяние в общении с «официальными инстанциями», принимая в беседе непринужденный «светский» тон, благотворно действующий на суровых чиновников. Так было и на этот раз. «Соловьев, – вспоминает Л. Я. Гуревич, – рассмотрел зачеркнутое [цензурой] и с характерной для него желчной игривостью заметил, что тут, по обыкновению русских радикалов, обнажаются грехи нашей матери России, подобно тому, как неблагодарный сын Ноя обнажал своего охмелевшего отца. Я, тоже в шутливом тоне, ответила, что сравнение неудачно, ибо Россия, во-первых, молода, а не стара, и, во-вторых, „напивается“ систематически, а не случайно, и потому Хамами естественнее считать тех, которые потакают ее безобразиям. Соловьев рассмеялся и выкинутое цензурой место восстановил». И все бы было хорошо, но Соловьев рассказал об этом разговоре знакомому журналисту, и этот рассказ, трансформируясь по алгоритму «испорченного телефона», как пикантная сплетня стал гулять в окололитературных кругах Петербурга. История с «обнажением срама» в кабинете начальника Главного управления по делам печати попала в прессу, в том числе – и в нелегальную. Соловьев рассвирепел и стал сознательно «душить» «Северный вестник». В результате подписка на 1897 год была сорвана, а на журнале «висели» большие долги, которые Гуревич рассчитывала заплатить из «подписных» сумм. Гуревич не сдавалась, и в 1897 году предварительная цензура с журнала была снята. Вот когда бы пригодился «Леонардо» Мережковского! Но именно в это время конфликт с Волынским был в разгаре и привел к бойкоту Мережковских со стороны журнала. Подписка на 1898 год была совсем маленькой, и в январе этого года один из векселей журнала был опротестован, после чего во всех банках кредиты для «Вестника» были закрыты. Все же Гуревич умудрилась издать полный комплект номеров (хотя и в «сокращенном», удешевленном виде). После этого издание журнала прекратилось, а Л. Я. Гуревич осталась с 155 тысячами рублей долга, которые она после долго, с большими затруднениями выплачивала. Что касается Волынского, то его позднее творчество обращено к театру; в историю русской культуры он вошел прежде всего как блистательный знаток балета, создатель «Книги ликований», которая остается актуальной и для современной хореографии.

18

Земную жизнь пройдя до половины… (ит.) – Данте «Божественная комедия» (Пер. М. Л. Лозинского).

19

В одном из писем 1881 года Лев Николаевич сравнивает свои религиозные искания с деятельностью человека, упорно пробивающего пешней лед, чтобы проверить его крепость, – если проломится, то лучше идти материком. «Я пробил до материка все то, что оказалось хрупким, и уже ничего не боюсь, потому что сил у меня нет разбить то, на чем я стою; стало быть, оно настоящее» (Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой. 1857–1903. СПб., 1911. С. 328). Вывод, конечно, не очень логичный – если у тебя не хватает сил нечто «разбить», то вполне возможно, что у кого-нибудь другого такие силы найдутся и твое «настоящее» в таком случае окажется «не настоящим». Но все становится ясным, если понять, что, говоря о «вере», Толстой de facto имеет в виду «веру в чудо» или, точнее «веру через чудо».

Уже юный Толстой – как это мы находим в его автобиографической «трилогии» – связывал (очень смутно, бессознательно) свою духовную жизнь (протекающую тогда вполне «церковно») с некими долженствующими быть «знаками отличия», которые должны отмечать его особенное молитвенное усердие. Так, он вспоминает, что, забыв рассказать на исповеди о каком-то грехе, он вновь поехал исповедоваться и был так доволен этим, что сразу же рассказал о своем «подвиге»… извозчику. «"Так-с", – сказал извозчик недоверчиво… Я уже думал, что и он думает про меня то же, что духовник, – то есть, что такого прекрасного молодого человека, как я, другого нет на свете…» («Исповедь»).

В обширной «религиозной» переписке молодого Толстого с его двоюродной теткой, камер-фрейлиной императрицы графиней Александрой Андреевной Толстой (одной из умнейших женщин своего времени), повсюду возникает странный мотив «разочарования в результатах» своего «духовного деланья»: как же так, я стараюсь жить так, как учит Православная церковь, прилежно выполняя при том все требования православного жизненного обихода (посещение богослужений, пост, принятие таинств и т. д.), и… ничего не происходит. Эта жажда «иного» приобрела болезненные формы в 1876–1880 годах, когда на вершине мыслимой человеческой славы и на вершине же мыслимого человеческого благополучия он вдруг однажды подумал о смерти: «Ну хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губ., триста голов лошадей. Ну и что же из этого? Что потом? Ну хорошо, ты будешь славнее Гоголя, Пушкина, Шекспира, Мольера, всех писателей в мире, ну и что же? Что потом?» («Исповедь»). «Мне было около 7–8 лет, – вспоминал третий сын Толстого, Лев Львович, – во время того периода страшного кризиса отчаяния и ужаса перед лицом жизни, лишенной разумного смысла, который переживал отец. ‹…› Я помню отлично это время. На балку между гардеробом и спальней, на которой он хотел повеситься, мы смотрели с ужасом, так как мы всегда были в курсе того, что происходило в семье. В течение этого периода мой отец неожиданно погрузился в верования Православной Церкви».

И с этого момента отношения Толстого с Церковью принимают, так сказать, «ультимативный» (разумеется, в восприятии Толстого) характер. Лев Николаевич «брал на себя обязательства» предельно строго следовать «православному канону» бытия, а за это Церковь должна «явить» ему нечто такое, что «упразднит» его «страх перед лицом жизни, лишенной разумного смысла».

20

Изабелла (в крещении – Людмила) Николаевна Вилькина (1873–1920) вошла в историю русской литературы прежде всего как талантливая переводчица Метерлинка и одна из самых ярких «декадентству-ющих» петербургских «литературных дам» эпохи «бури и натиска» русского литературного модернизма. Родилась будущая «женщина русского декадентства» в Петербурге, в семье чиновника, училась в женской гимназии княгини А. Л. Оболенской, где, по ее собственным словам, «изведала бесплодную тоску зимнего раннего вставания и ненавистную скуку вечерних тетрадок». Выйдя из гимназии в 1889 году, она уехала в Москву и поступила в театральное училище. «Там познакомилась с драмами Ибсена, – писала Вилькина З. А. Венгеровой, – который определил все мое дальнейшее отношение к искусству и жизни». И хотя профессиональной актрисой она не стала, элемент театральной игры – то драматической, то комической, то трагедийной – ярко ощущается во всей ее последующей жизни, которую она сознавала как «жизнетворчество». В 1890-х годах Л. Н. Вилькина участвовала во всех изданиях русских символистов со стихами и рассказами, однако гораздо больший успех она имела не как автор, а как адресат стихотворений и писем крупнейших художников раннего русского символизма – Бальмонта, Брюсова, В. Розанова (последний состоял с ней в переписке крайне фривольного толка). В 1900-х годах вместе с Н. М. Минским (с которым в 1905 году заключила официальный брак) «Бэлла» Вилькина содержала знаменитый литературный салон в своей квартире на Английской набережной, д. 62), где проходили «радения» с участием многих, увлеченных «богоискательством», писателей. Брюсов называл Вилькину, некогда уговаривавшую его «полюбить страшное», «новой египетской жрицей», намекая на «святых распутниц», обретавшихся в древнеегипетских храмах. «…Я думаю, что все в живой жизни подлинно и все принимаю одинако, – писала Вилькина А. Н. Чеботаревской. – Затем в жизни отдельного человека не вижу ничего, что может его „уничижать“. Всякое мгновенье жизни соответствует полной жизни того человека, который переживает это мгновение тем или другим образом. Апаш не может преисполниться религиозным пафосом, а святой ни на мгновение не отдастся разгульным движениям. Потом: разве можно „делать гордо“? Надо быть гордым или им не быть. Да – и то, и другое одинаково ценно. Был ли Христос гордым? Данте? Нерон? Шопенгауэр? Не знаю. Какое-то другое, более явное и более последнедневное слово у меня для этого. Что же касается мужчин и женщин ‹…› я знаю различие только физическое, половое, что в мужчинах очень ценю».

Мережковский, по признанию Л. Н. Вилькиной, был, наряду с Ибсеном и Ф. И. Тютчевым, писателем, которому она «обязана многим, что считаю среди сокровищ души». Следует заметить, что эротическая страстность сочеталась в ней с неподдельной религиозной экзальтацией (в 1891 году она приняла православное крещение и, в отличие от своего мужа «мэониста» Н. М. Минского, равнодушного к любым «историческим церквам», считала себя безусловно принадлежащей русской Церкви). Подробнее с историей этого странного любовного романа, столь характерного для невероятных исторических и личных коллизий этой фантастической эпохи, с легкостью сочетавшей все мыслимые «противоположности», любопытствующий читатель может познакомиться, обратившись к работе В. Н. Быстрова, опубликовавшего переписку Мережковского и Вилькиной в Ежегоднике Рукописного отдела Пушкинского Дома за 1991 год (СПб., 1994).

В 1910-е годы Л. Н. Вилькина отошла от литературной деятельности, жила в Париже, где и скончалась в 1920 году.

21

Чистый лист; букв. – чистая доска [для письма] (лат.).

22

Имеются в виду так называемые «Апрельские тезисы» Ленина, то есть вышедшая 7 апреля 1917 года программная статья «О задачах пролетариата в данной революции», где главной целью большевиков объявлялось немедленное превращение буржуазно-демократической революции в социалистическую.

23

Яков Вилимович Брюс (1670–1735) – граф, государственный и военный деятель, сподвижник Петра I, ученый, занимавшийся математикой, физикой, астрономией. По его фамилии назван календарь, выходивший с 1709 года; с 1866 года «Брюсов календарь» (с астрономическими сведениями и предсказаниями погоды, урожаев, войн, болезней по положению небесных светил) выпускал частный издатель А. А. Гатцук. – Прим. ред.

24

В обществе Мережковских Брюсов всегда «бравировал» своим индифферентным отношением к «проклятым вопросам». Однажды он даже специально «подыграл» Зинаиде Николаевне, написав на заданные ею «трудные рифмы» ужаснувшее «религиозных общественников» стихотворение:

Неколебимой истине

Не верю я давно,

И все моря, все пристани

Люблю, люблю равно.

Хочу, чтоб всюду плавала

Свободная ладья,

И Господа, и Дьявола

Хочу прославить я.

Когда же в белом саване

Усну, пускай во сне

Все бездны и все гавани

Чредою снятся мне.

«Ну, конечно, – комментировала Гиппиус, – не все ли равно, славить ли Господа или Дьявола, если хочешь – и можешь – славить только Себя? Кто в данную минуту, как средство для конечной цели, более подходит – того и славить». Но насколько в этом «разрушительном» тексте сказалось подлинное мировосприятие Брюсова, любившего «позлить» своих «вечных оппонентов», сказать трудно.

25

В. А. Злобин (1894–1967) дебютировал как поэт, будучи студентом историко-филологического факультета Петроградского университета. Он был участником литературного кружка «Арион», издавшего в 1918 году одноименный стихотворный сборник. В 1919 году Злобин становится секретарем Мережковских и эмигрирует вместе с ними. В эмиграции Владимир Ананьевич был влиятельным участником литературной жизни «русского Парижа», секретарем собраний «Зеленая лампа», соредактором журнала «Новый корабль», входил в Союз русских писателей и журналистов. Злобин оставил книгу воспоминаний о З. Н. Гиппиус «Тяжелая душа».

26

Мережковский цитирует стихотворение Гиппиус «14 декабря 1917 года» (посвященное ему):

Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли все святое:

И стыд души, и честь земли.

Мы были с ними, были вместе,

Когда надвинулась гроза. Пришла Невеста.

И невесте Солдатский штык проткнул глаза.

Мы утопили, с визгом споря,

Ее в чану Дворца, на дне,

В незабываемом позоре

И в наворованном вине.

Ночная стая свищет, рыщет,

Лед по Неве кровав и пьян…

О, петля Николая чище,

Чем пальцы серых обезьян!

27

По другой версии, в ходе операции «Трест» чекистами была создана фиктивная Монархическая организация Центра России (МОЦР), с помощью которой Б. В. Савинков был завлечен на территорию СССР, арестован на границе, содержался во внутренней тюрьме ОПТУ, где покончил с собой, выбросившись из окна (см.: Долгополое Н. М. Гении внешней разведки. М., 2004).

28

В. Л. Бурцев (1862–1942) окончил 1-ю Казанскую гимназию (1882), учился в Петербургском и Казанском университетах, однако курса не кончил, так как в 1885 году был арестован за участие в «Народной воле» и сослан в Сибирь. Из ссылки Бурцев бежал за границу, где начал издавать журналы «Свободная Россия» и «Народоволец». В последнем он помещал статьи, призывающие к цареубийству и террористическим актам, устрашающим «буржуев», за что был арестован уже английской полицией и приговорен к полутора годам каторжных работ. В 1900 году под редакцией Бурцева вышел первый выпуск сборника «Былое», содержащего документы, связанные с историей русского революционно-освободительного движения (эти сборники станут целым этапом в отечественной исторической науке). В 1905 году Бурцев вернулся в Россию, но после поражения революции вновь эмигрировал и начал издавать за границей журнал «Общее дело», на страницах которого в 1908–1909 годах поместил целый ряд сенсационных материалов, разоблачающих революционеров-провокаторов – Е. Ф. Азефа, А. М. Гартинга, З. Н. Гернгросс-Жученко. После начала мировой войны Бурцев вернулся в Россию и сдался правительству, был амнистирован и поселился в Петрограде. В 1917 году он разоблачал связь Ленина с немецкой разведкой и его провокационную роль по отношению к вопросу о войне. После октября 1917 года Бурцев был за это брошен в Петропавловскую крепость, однако в память о прошлых революционных заслугах выпущен и весной 1918 года эмигрировал.

29

Для двух великих русских писателей (фр.).

30

Максим Моисеевич Винавер (1862–1926) – лидер партии кадетов, депутат 1-й Государственной думы. Юрист по образованию, в дореволюционные годы активно участвовал в общественно-политической деятельности, был одним из основателей Еврейской народной группы и председателем Еврейского историко-этнографического общества. В 1918–1919 годах был министром внешних сношений Крымского правительства. Салон Винавера стал первым «регулярным» литературным салоном «русского Парижа», где проводились лекции, концерты, вечера, на которые был открыт доступ широкой публике. Салон Мережковских, существовавший с конца 1925 года, был своего рода продолжением этих собраний.

31

Фабий Максим Кунктатор (275–203 до н. э.) – римский военачальник. Во время 2-й Пунической войны применял тактику постепенного истощения сил карфагенской армии Ганнибала, уклоняясь от решительного сражения, за что получил прозвище «Медлитель» (Кунктатор букв. – медлитель). Медлителем, к примеру, называли М. И. Кутузова. От имени Фабий произошло понятие «фабианизм», означающее политику осторожного продвижения к цели. – Прим. ред.

32

С этими двумя Введенскими не следует путать Алексея Ивановича Введенского (1861–1913) – богослова, критика и публициста, наставника о. Павла Флоренского.

33

Свои таланты оратора и полемиста А. И. Введенский широко использовал в советские годы в знаменитых «диспутах» с наркомом просвещения А. В. Луначарским, с которым он «гастролировал» по стране, собирая громадные аудитории.

34

Вениамин, которому Введенский предъявил полученное в Москве удостоверение о своем назначении в Высшее церковное управление, заподозрил неладное и, не получив удовлетворительных объяснений, объявил бывшего ученика «отпавшим от общения со св. Церковью, доколе тот не принесет покаяния перед своим епископом». Вместо покаяния Введенский донес на митрополита в губком ВКП(б), и те, запросив Москву, получили 1 июня 1922 года телеграмму за подписью В. Менжинского об аресте Вениамина и его ближайших помощников. Легенда, упоминаемая Гиппиус, страшнее: прямо перед арестом митрополита в приемную к нему зашел Введенский и… попросил благословения. Ответ митрополита обошел весь город: «Отец Александр, мы не в Гефсиманском саду».

35

А. И. Введенский скончался 26 июля 1946 года, и после смерти «первоиерарха» обновленческое движение, утратившее, впрочем, к этому времени всякую поддержку «в верхах», перестало существовать.

36

Краткое изложение христианского вероучения (Символ Веры) состоит из двенадцати членов (истин) и читается по-разному в Восточных и Западных христианских церквах. На православном Востоке член Символа Веры о Святом Духе читается: «[Верую] И в Духа Святаго, Господа Животворящего, Иже от Отца исходящего, Иже со Отцем и Сыном споклоняема и сславима, глаголавшего пророки». На католическом Западе в этот член добавляется утверждение об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына – «Иже от Отца и Сына исходящего» («и сына» по-латыни – «filioque», поэтому такая добавка называется «филиоквийской»). Филиоквийская добавка вкупе с учением о папе римском стала поводом для разделения церквей в 1054 году. Сергий выводил из наличия филиоквийской добавки учение о «правовых» отношениях между Богом и человеком в богословии Запада, тогда как на Востоке, по мнению Сергия, эти отношения строятся на любви.

37

Приведенные данные, равно как и другие подробности «русского гонения», см.: Кашеваров А. Н. Государство и Церковь. Из истории взаимоотношений Советской власти и Русской Православной Церкви. СПб., 1995. С. 110–118; Шкаровский М. В. Русская Православная Церковь и Советское государство в 1943–1964 годах. СПб., 1995. С. 8–9;

38

Изначально идея «Невидимой Церкви» возникла у Лютера из-за необходимости оправдать наличие Божественной благодати в протестантских богослужениях при продекларированном им же отсутствии видимой преемственности в рукоположении церковных иерархов-католиков от «апостольской церкви». Лютер учил, что «недостойный» священнослужитель лишается благодати и осуществляемые им Таинства – недействительны. Поскольку «недостойной» им была объявлена вся «погрязшая в грехах» Римская церковь, то между первохристианами и «лютеранами» образовался временной «провал» в несколько веков. Согласно Лютеру, в это время подлинная Церковь существовала «невидимо», таинственно осуществляясь Святым Духом в бытии немногих «достойных», помимо «видимой» жизни католического духовенства и большинства мирян.

39

По материалам, имеющимся в распоряжении Т. Пахмусс, Мережковский и Гиппиус так и не смогли найти общего языка ни с одной из христианских конфессий, и все кончилось «личным примирением Мережковских с преследуемой в Советском Союзе Православной Церковью» (см.: Мережковский Д. С. Маленькая Тереза / Под ред., вступ. статья и коммент. Т. Пахмусс. Ann Arbor, 1984. С. 75). К этому можно прибавить, что под юрисдикцию Московского патриархата перед смертью перешел и митрополит Евлогий, который, примиряясь с «сергианцами», писал: «Прекрасна идея вселенского Православия, но путь к ней через национальное Православие».

40

Мой вождь (ит.) – официальное обращение к Муссолини в фашистской Италии.

41

Бенито Муссолини, исполнителю пророчества, книга о Данте-пророке (ит.).

42

Ср. с рассказом И. В. Одоевцевой о том же «случае в Биаррице»: «Мережковский произнес очень высокопарную, очень замысловатую речь, что-то про Атлантиду, про гибель ее. Для тех, кто хорошо знал русский язык, было понятно, что говорил он о гибели Германии и неизбежной победе России. Немцы, однако, ничего не поняли и аплодировали ему» (Колоницкая А. «Все чисто для чистого взора…»: Беседы с Ириной Одоевцевой. М., 2001. С. 133).

43

Долгое время «текстом радиообращения» Мережковского считалась статья «Большевизм и человечество», опубликованная в январе 1944 года (три года спустя после смерти писателя) в профашистской русскоязычной газете «Парижский вестник», издаваемой оккупационным Управлением делами эмиграции во Франции. На самом деле эта статья представляет собой изготовленную в пропагандистском ведомстве фашистской Италии компиляцию из фрагментов искаженного текста неопубликованного эссе Мережковского «Тайна русской революции» (о «Бесах» Ф. М. Достоевского) с включением инородных фрагментов, превращающих целое в военную «агитку».

Как сейчас становится ясно, Мережковский написал это эссе в 1939 году и подготовил две беловые рукописи. Одну передал Л. М. Лифарю для публикации на русском в Париже в типографии «Imprimerie de Navaer», вторую же послал в Италию для перевода и публикации на итальянском языке (по всей вероятности – в Милан, своему постоянному переводчику Р. П. Кюфферле). Перевод «Тайны русской революции» на итальянский был сделан и, вероятно, отдан в издательство, однако, как и «русский текст» в Париже, остался без движения из-за начавшейся в сентябре 1939 года войны. Но если «русская» рукопись так и пролежала в редакционных бумагах до 1990-х годов, то итальянский перевод оказался востребован издателями уже в 1942-м, правда, совсем не так, как то мыслил покойный к этому времени (и потому безответный) автор.

Весной 1942 года Муссолини впервые направляет на Восточный фронт под командование генерала Ф. Паулюса итальянские военные части (так называемую «Голубую бригаду»). Популярностью среди итальянцев это решение «дуче» не пользовалось: война против России (в отличие, например, от африканской кампании) казалась безумной авантюрой, не обусловленной ни политическими, ни экономическими интересами страны. Требовалось солидное «идеологическое обеспечение», тут-то и вспомнили о неизвестном читателю тексте очень популярного в Италии русского писателя-антикоммуниста.

Естественно, «Бесы» Достоевского (как и вообще «Тайна русской революции») интересовали итальянских пропагандистов в последнюю очередь. Нужна была публицистическая статья, свидетельствующая, что лучшие представители русской творческой интеллигенции (каковым, несомненно, был в глазах большинства итальянцев Мережковский) поддерживают войну Германии против СССР и видят в союзниках Гитлера освободителей. Из перевода были вырезаны соответствующие фрагменты, к ним добавлены «актуальные» пассажи о «священной миссии Германии», и под заголовком-реминисценцией («Большевики, Европа и Россия» – «Большевизм и человечество») этот «новодел» увидел свет в 1942 году, как явствует из редакторской врезки к публикации в «Парижском вестнике», – «в одном из итальянских изданий» (на настоящий момент оно не установлено). Вероятно, данный текст был «озвучен» и по итальянскому радиовещанию: его слышал, например, Ю. К. Терапиано в Париже. В конце 1943 года итальянский перевод сфабрикованной из «Тайны русской революции» агитки попал в редакцию «Парижского вестника» уже в качестве «неизвестной статьи Мережковского». О существовании в архиве Л. М. Лифаря авторского русского «первоисточника» (точнее, исходного материала) никто не знал, поэтому текст заново перевели на русский язык и опубликовали. Статья-мистификация «Большевизм и человечество», к появлению которой писатель не имел никакого отношения, в качестве «текста радиообращения Мережковского» была перепечатана в наши дни в «Независимой газете» (1993. 23 июня) и даже, к сожалению, в авторитетном сборнике эмигрантской публицистики Мережковского «Царство Антихриста» (СПб., 2001), в состав которого входит и… «Тайна русской революции». Впервые это написанное в довоенные месяцы 1939 года эссе увидело свет только в 1998 году: рукопись, переданную в Библиотеку-фонд «Русское зарубежье» вдовой Л. М. Лифаря, опубликовал отдельным изданием А. Н. Богословский (Мережковский Д. С. Тайна русской революции. Опыт социальной демонологии. М.: Русский путь, 1998).

44

Идите скорее, господин болен! (фр.).

45

В 2005 году спецкомиссии Русской православной церкви и Русской православной церкви за рубежом, подготовлявшие объединение, признали «Декларацию митрополита Сергия» «трагическим компромиссом».

46

До 1918 года даты, относящиеся к событиям в России, указываются по юлианскому календарю (старый стиль), с 1918-го – по григорианскому (новый стиль).

47

В данный библиографический свод включены только те издания (монографии, сборники, статьи, публикации) и архивные материалы, которые были непосредственно использованы при работе над данной книгой. Весь материал расположен по рубрикам в алфавитном порядке. В библиографии не отражены источники, указанные в ссылках по тексту.

48

Рукописный отдел Института русской литературы РАН (Пушкинского Дома) (Санкт-Петербург).

49

Отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва).

50

Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).