Длинные уши в траве. История косули Рыжки - [33]

Пришел дядюшка и выставил грудь:

— Ну как, барышни? Вы что, не примете участия?

Тем, что сказал «барышни», он полностью умаслил нашего Ивоушека, а я сказала, что буду судьей.

— Какой судья, тут и так все ясно, — заявил папка. — Кто прыгнет выше, тот выигрывает. Или тот, у кого на одинаковой высоте меньше будет попыток. Правила абсолютно ясные.

— Ивча мой тренер, — сказал дядюшка. — Повесь на плечо полотенце и напусти на себя важный вид.

Чтобы Ивча напустила на себя важный вид, повторять дважды не нужно. Она и так все время важничает.

— Почему полотенце? — отозвался папка. — Ты путаешь прыжки с боксом, дружище. Ну, ладно. А мой тренер Ганка. Если не возражаешь, давай установим пробный прыжок метр двадцать.

— Спокойно, — сказал дядюшка. — Метр двадцать я возьму «ножницами», доходяга.

— А ты, Ганка, удивляешься, от кого у тебя все эти заскоки, — сказала мне мама. — Если бы папку увидели его ученики, у них глаза бы на лоб полезли.

— Ты чего оказываешь давление на тренера? — отозвался папка. — Мы должны установить все точно. Раз метр двадцать, так метр двадцать. И нечего тебе прыгать «ножницами». Сделай через планку хоть кувырок, это тоже считается.

— Это я предоставляю тебе, начальник, — сказал дядюшка и, чуть отступив, смерил планку таким же взглядом, какой бывает у Рыжки, когда ей показывают несчастный красный зонтик. — Так кто начинает?

— Ты, конечно. Ты все-таки спортсмен, покажи мне класс.

Дядюшке нечего было возразить, и он стал пятиться к берегу, потом остановился, наклонил голову, вздохнул и дунул. Он подлетел к планке длинными прыжками и, крикнув «Уу!», оттолкнулся — аж земля загудела. Я увидела, как он заперебирал ногами, мелькнул над планкой и упал на четвереньки.

— Отлично, — закричала Ивча и захлопала. — Наша взяла!

Дядюшка выхватил у Ивчи полотенце и вытер лысину.

— Ну как? — крикнул он папке.

Папка подошел к планке, стал под ней и резко взмахнул правой ногой. А потом тоже стал двигаться к берегу, отсчитывая вслух шаги.

— Но всей науке берется за дело, — сказал дядюшка.

Папка разбежался, а когда достиг планки, мгновенно изменил направление и, подпрыгнув каким-то странным образом, перемахнул через планку и тоже упал на четвереньки.

— Это особый стиль, — сказал дядюшка. — Стиль с перекатом, называемый также «лесной перекат».

— Оставь свои «ножницы» для стрижки баранов, а я буду придерживаться лесного стиля, — сказал запыхавшись папка.

По нему и по дядюшке было видно, что они начинают относиться к соревнованию слишком серьезно. Когда они пошли договариваться, на сколько поднять планку, из домика вышла бабушка. Ивча тут же окликнула ее:

— Баб, это вничью, а дядюшка прыгает «ножницами».

Бабушка была заспанная, оттого и не знала, что происходит. А мама сказала:

— Оставь их, мама. Садись, я приготовлю кофе.

Папка с дядюшкой передвинули планку на сто тридцать сантиметров, и мы с Ивчей, как тренеры, должны были это проверить.

— Жалко, что очень твердая площадка для приземления, но я и эти сто тридцать запросто возьму «ножницами», а потом сделаю это «горайном»[2].

— Правильно, дядюшка, — подбадривала его Ивча, хотя она, так же как и я, вовсе не знала, что означает это слово. — Мы выиграем «горайном».

— Как тебе это нравится? — сказала бабушка маме. — Кисть в руки не возьмет, но когда дело доходит до какой-нибудь глупости, тут он мастер. У, старый гриб, и не стыдно ему? А потом иди с ним куда-нибудь в общество.

Дядюшка, конечно, все это слышал, но ничего не сказал, лишь с минуту гипнотизировал планку, потом попятился к ольшанику, зашмыгал теннисками по траве и пошел. Он промчался мимо нас, но что-то у него не заладилось, а остановиться он не смог, поэтому врезался с разбегу в планку, вместе с ней долетел до самого дома — и только там насилу затормозил.

— Не получилось, — выдохнул он.

— Ну что ж, — сказал папка. — Только помни, пожалуйста, что эта попытка засчитывается.

Мне казалось, что планка и так поднята ужасно высоко, и, когда я вспомнила, что видела в телевизоре, как девушки запросто берут почти два метра, мне подумалось, что это какой-то трюк.

Папка стоял у ольшаника, глубоко дышал и готовился к следующей попытке, а Ивча, которая относилась к своему тренерству весьма серьезно, сказала:

— Дядя, не волнуйся, мы все равно их победим, потому что у нас есть этот… этот…

— Уничтожим их «горайном», — помог ей дядюшка.

Папка разбежался, повернулся на ходу и очень высоко взмахнул ногой, так что у него из трусиков выскочил живот; я даже глаза зажмурила, а когда их открыла, увидела, что на земле лежит сломанная планка и возле нее папка, он держится за лодыжку и говорит:

— Черт подери, черт подери…

И вот уже к нему бежит дядюшка, и мама, опустив Рыжку на землю, тоже спешит к нему, а он морщится и говорит:

— У меня такое впечатление, что с маховой ногой дело швах.

Дядюшка профессиональными движениями ощупал папкину лодыжку.

— Небольшое кровоизлияние, за два дня пройдет, — сказал он.

А мама пошла за бинтами и все время приговаривала:

— Я чувствовала, что добром это не кончится, я так и знала.

Папка поскакал на одной ноге к скамейке.

— Черт подери, начинает вроде синеть.