Длинные уши в траве. История косули Рыжки - [32]

Мы сели на пень. Отдыхая, Рыжка наклонилась и сорвала листик ландыша. Она сжевала его как бы нехотя, потом приковыляла к нам и дала себя погладить. Но все делала так, будто думала, что мы на нее злимся, и потому старалась помириться с нами, но при этом как бы показывала, что это перемирие особого значения для нее не имеет. Мы с Ивчей не могли опомниться от ее бега и, видя, как она прихрамывает, не могли поверить, что все это было на самом деле. А может, Рыжка немного рисовалась. Задик у нее покачивался, она едва удерживала равновесие, бродя вокруг пня, пока наконец не облюбовала местечко среди молодых дубков, раз-другой порылась копытцами в листве и залегла на отдых.

В конце концов мы вместо малины принесли из леса Рыжку. Она все время была какая-то странная, нам даже стало грустно, а как только мы пришли, она спряталась в папоротнике.

Когда мы рассказали об ее беге, нам никто не поверил; это Ивчу так разозлило, что она даже побагровела.

— Ну, будет тебе. Не сердись, — сказал ей папка. — Я верю, что она бежала быстро. Но как быстро?

— Жутко быстро, — ответила надутая Ивча.

— Как дядюшка, когда за ним гнались осы?

— Подумаешь! — фыркнула Ивча.

— Опять за меня взялись, — отозвался дядюшка. — Пожалуйста, я к вашим услугам!

— Она бежала как… как…

— Как косуля, — улыбнулся дядюшка.

— Да, — выкрикнула Ивча. — Как совершенно нормальная косуля, если хотите знать. Бежала так же, как та косуля, которую мы видели, когда собирали с мамой шишки в лесу. Совершенно так же. Только задыхалась больше. Устала ужасно, потому что еще маленькая. Но немного погодя дышала уже нормально. Рыжка бежала по крайней мере в три раза быстрее, чем едет Артур.

Ивча так вошла в раж, что, казалось, вот-вот взорвется. Поэтому я пошла с ней к маме, но Ивча злилась на дядюшку, хоть ничего плохого он ей не сделал, и только повторяла:

— Дядька — цыпки, Артур — цыпки.

Я даже рассердилась и сказала ей:

— Ты что все время злишься? Как бы тебе тоже когда-нибудь не сказали, что ты — цыпки. Успокойся и поешь лучше тертой морковки. Если о чем-нибудь не умеешь рассказывать, лучше помолчи. Послушайся я тебя, так ты бы вообще не увидела, как Рыжка бегает. Ты бы вернулась к Рыжке, а она бы убежала к маме.

— Все равно она любит меня больше всех, — сказала Ивча. — Когда она побегала, так пришла ко мне, чтоб я ее погладила.

Конечно, ты же единственная, и тебя все любят. Осы, ночные бабочки и летучие мыши.

Вот так из-за Рыжкиного бега мы еще и поссорились.

После обеда мама заметила, что по нас ползают клещи, и, когда сняла их, сразу же пошла проверить Рыжку. А у той в шерсти их было видимо-невидимо. Теперь Рыжка снова стала нормальной Рыжкой, какую мы все знаем и любим.

Но на чашечку левой задней ноги мама наложила ей тугую повязку. А так как повязку сделала мама, Рыжка не сорвала ее, она была очень ласкова с мамой и по-всякому к ней ластилась.

Мы с Ивчей немного поиграли в бадминтон, но Рыжка потеряла к нам интерес. Разве что понюхала воланчик, когда он отлетел к ней, и на этом все кончилось. Она вернулась к маме, села возле нее и попыталась развязать ей шнурки на туфлях. Она приставала к ней так долго, пока мама не взяла ее на колени, а потом все время блаженно прикрывала глаза и щурилась на свет.

Подошли папка с дядюшкой и стали нам с Ивчей советовать, как надо играть. А дядюшка — он ведь, наверное, хотел нашу Ивчу еще и задобрить — подсказывал и кричал: «Гаси, гаси!» Не знаю, как это получилось, но от нашего воланчика они перешли к другим видам спорта, от которых у дядюшки все его болезни; папка ему об этом напомнил, на что дядюшка ответил:

— Заруби себе на носу: болезни у меня не только от спорта, но и от рыбалки и телевизора. Так говорит бабушка.

А еще сказал, что он бы спокойно, несмотря на возраст, померился с папкой силами в настольном теннисе и еще так бы его погонял, что тот глаза бы таращил. Но папка сказал, что на этот счет он может быть спокоен.

— У меня, дружище, серебряный значок «Готов к труду и защите родины» второй степени. Когда-то я бегал на длинные дистанции, и, стоило мне обрести второе дыхание, удержать меня было невозможно.

Поднялся небольшой ветер и стал относить волан к реке, и мы с Ивчей перестали играть. Но дядюшка с папкой всерьез завелись: дядюшка принес из курятника планку, на березки они привязали загнутые гвозди, оба разделись до трусов, и дядюшка начал сильно размахивать ногами, а потом натерся репеллентом.

Мама помалкивала, но, когда увидела, что папка тоже делает упражнения и при этом корчит разные спортивные рожи, покачала головой:

— Вам уже полегчало? Вы что, забыли, как свалились с крыши?

Но папка так высоко взмахнул ногой, что коснулся ею вытянутой руки, и ответил:

— Можешь принять участие. Вместе с бабушкой. Эта нога маховая, а эта толчковая.

Он снова начал подпрыгивать, живот так и трясся, а потом взял растирку «Лесана» и намазал ею мышцы на икрах.

Мама вздохнула и, погладив Рыжку по ушам, сказала:

— Ты видишь, Рыжулька, этих двух ненормальных?

Наша мама всегда сохраняет свое достоинство, хотя иногда тоже принимает участие в играх. Она спокойно бегает ночью с фонарем вокруг дачи и, когда проигрывает, кричит всем лесным духам, что не умеет играть в «Дружище, улыбнись». Но когда мы устанавливаем за проигрыш какое-нибудь наказание, а мама чувствует, что это ей не к лицу, она не играет. И не принимает участия в некоторых конкурсах, которые мы устраиваем с дядюшкой и папкой, как, например, конкурс на лучшее подражание обезьянке Юде или конкурс на самую глупую физиономию. Дядюшка с папкой хоть бы хны, они — пожалуйста, что хочешь изобразят. Однажды дядюшка, изображая самую глупую физиономию, какая была у одного идиотика из их деревни, так страшно растянул губы и так глаза выпучил, что бабушка с ним два дня не разговаривала.