Длинные уши в траве. История косули Рыжки

Марженке, которая понимает, о чем говорят косули.

— Одни желчные, а вот это, мамочка, волнушка, — объяснял он. — Ты не грибы из леса приносишь, а один силос.

Бабушка не выносит, когда дядя называет ее мамочкой. Бабушка говорит, что у нашего дядюшки нет никакого воспитания и с ним стыдно появляться в обществе. Когда бабушка работала в академическом кафе, туда ходили одни доктора и инженеры.

— Что это за слово — «силос»?! — вспыхнула бабушка. — Только от невежды можно такое услышать.

А папка сказал, что он — пусть бабушка простит — не видит в слове «силос» ничего плохого, это литературное слово. Силос, силосная яма, силосование. Квашеная капуста, которую мы из года в год заготавливаем в бочке, тоже силос. Силос — это то, что получается при заквашивании.

Так как наш папка инженер, бабушка не отважилась ему возразить, но все равно обиделась. Это сразу по ней видно. Зато мама сказала папке:

— Ну и что? Ошибиться всякий может. Ты и то однажды принес мухомор пантерный, а спорил со мной до хрипоты, что это мухомор розовый.

— Я знаю грибы как свои пять пальцев, — ответил папка. — Однако занятно, как у нас всегда выходит: начинаем за здравие, а кончаем за упокой. И вовсе незачем из-за любой чепухи губы дуть. Как ты считаешь, Яромир?

Яромир — это наш дятел. Как только папка начал говорить, дятел перепорхнул на ольху и давай долбить ее — даже щепки разлетались. Дикие утки скользили по реке, а у противоположного крутого берега плыл против течения большой пук травы, в котором совсем затерялась ондатровая мама. Дядюшка стоял у окна и смотрел во все глаза, пока трава не скрылась под водяной гладью.

— Ну, скажу вам, и наплавается же эта ондатра, пока все потомство накормит. Эти ондатрята дай бог сжирают. У природы свои законы, ничего не попишешь. Я-то знаю. Небось седьмым был в семье.

Папа поднял голову.

— Онда… что? Что ты сказал?

— Мама-ондатра, — объяснил дядюшка. — Значит, детишки ее — ондатрята, или как по-твоему?

— Тогда, выходит, детишки зяблика будут зябликтята, — рассудил папа. — А я-то до сих пор думал, что зяблички. Или зябличата.

Папа с дядюшкой умудряются довольно долго спорить — и, в общем-то, ни о чем. Никто из них не повышает голоса, что правда, то правда, но только, когда спору уже конца не видать, папа приносит бумагу и пишет: «Я говорю то-то, Лойза говорит то-то», — это ради того, чтобы дядюшка потом не утверждал, что говорил совершенно обратное.

Мы вообще ужасно чокнутая семейка, и больше всего винтиков не хватает у нашей Ивчи. Это она научила бабушку петь песенку: «Дымы костровые, девчонки клёвые…», а потом они обе взялись играть в такую чуднýю игру. Ивча подходит к бабушке и говорит: «Баба, знаешь что? Дымы…» Бабушка делает вид, что ничего не слышит, но только Ивча забудется — подойдет да как крикнет ей в ухо: «Костровые!» Потом они уж до того доигрались, что иной раз проходит едва ли не целый час, пока бабушка отзовется. Как вчера, например. Бабушка чего-то выкашивала на берегу, и, когда Ивча крикнула: «Дымы…», она только рукой махнула. Мама вешала белье, дядюшка резал грибы в суп, папка чинил катушку и менял поплавок на удилище, я читала и загорала. Вдруг бабушка заорала из кустарника так, что у мамы выпало из рук полотенце, а синицы разлетелись — только их и видели: «Дым-дымы костровые…» И уж только тут бабушка заметила, что на другом берегу сидит рыбак. Он, должно быть, жутко перепугался, потому что живо-живо собрал удочки и враз отчалил, но, когда шел, то и дело потряхивал головой и оглядывался. Теперь бабушка немного осторожничает, но эти Ивчины «дымы костровые» такие прилипчивые, что даже папка, хоть однажды за обедом, после того как Ивча шепнула: «Костровые…» и пригвоздил ее страшным взглядом, все равно не выдержал, и через два часа с мансарды, где он что-то высчитывал, донеслось в полный голос: «Дым-дымы…» И мы почувствовали, как с наших плеч свалилась ужасная тяжесть, потому что папка спас нас: ведь, если б не он, наверняка отозвалась бы мама или я. Это уж точно.

Ивча подошла к столу, но мама прогнала ее, потому что Ивча не умылась, разве что глаза протерла. А дядюшка сказал:

— Пожалуй, хорошо бы снова забетонировать ступеньки к воде. Да и мостик хорошо бы продолжить.

— Вот они, твои разговоры, — заметила бабушка. — Только и знаешь — надо бы, хорошо бы…

— Ну и что? — ответил на это дядюшка. — Человек потому и человек, что, когда хочет сделать что-то, сперва все делает в голове. Придумывает, а потом претворяет в жизнь. Когда говорю «хорошо бы это сделать», я, собственно, уже работаю. А вроде бы не должен. Я в жизни ой как наработался. Пускай другие теперь попотеют. Однако что сделаю перво-наперво, так это смастерю новую коптильню.

— Зачем? — спросил папа.

— Потому как на старую глаза б мои не смотрели, — ответил дядюшка.

— Она всех нас переживет, — возразил папка. — Это ящик из-под электронного микроскопа. Как-никак перевозочный ящик, уж он-то обладает кой-какой прочностью.