Дивиденды на смерть. Смерть на ипподроме. Золотая подкова - [35]

X

«Я виновен, — писал доктор Джоул Педикью, — в преступлении столь ужасном, что не могу жить дальше с сознанием вины, лежащим тяжелым бременем на моей душе. Смерть двух невинных женщин и умопомешательство красивой девушки отягощают мою совесть. Искупить свое преступление хотя бы в небольшой степени я смогу лишь в том случае, если правдиво изложу на бумаге все его обстоятельства и сумею убедить всех, что я и только я виновен в его совершении.

С детства, я страдал от порочной любознательности, в результате которой не раз оказывался в постыдных ситуациях, хотя чувство стыда и покинуло меня много лет назад. Всё это завершилось трагической развязкой, которую закон безусловно определит как убийство матери, что будет несправедливо, поскольку фактически убийцей миссис Брайтон являюсь я. Да, да, и убийцей Шарлотты Хант тоже.

Моим орудием стал человек с расстроенной психикой… Однако я полагаю, мне следует вернуться в прошлое, чтобы стали понятны события последних дней.

Пользу научного экспериментирования никто не отрицает: только благодаря ему наука сумела добиться выдающегося прогресса. Тем не менее, иррациональное честолюбивое рвение познать то, что ещё не познано другими, может лишить человека душевной чистоты и привести к трагическим, ужасающим последствиям, если им движет стремление довести их до логического конца, как это было в случае со мной.

Когда я говорю «им движет», я не пытаюсь реабилитировать себя. Перед Богом у меня нет оправдания, я пользуюсь этими двумя словами намеренно. С ранней юности я ощущал в себе какую-то внутреннюю силу побуждавшую меня к действиям, которые — я это ясно осознавал — являлись оскорблением Богу и всему человечеству. Я был подобен индивидууму, в которого вселился демон; я понимал это, но изгнать демона был не в состоянии.

Вот коротко о мотивации. Всё вышесказанное не являлось обстоятельствами лишь последнего времени, и я не собираюсь утверждать, что не подозревал о порочности своих гнусных устремлений. Помню, ещё в детстве меня чрезвычайно занимала мысль о том, сможет ли выжить цыпленок без защитного оперения. В нашем дворе бегали цыплята, я поймал одного, ощипал и потом долго рыдал над его холодным трупиком.

С такими моральными предпосылками, интересами жизненными запросами я решил заняться медициной. Нет нужды детально объяснять, на какую благодатную почву упали пагубные задатки в моей душе, какие гигантские возможности открылись передо мной, полностью подавив те инстинкты порядочности и благопристойности, которые во мне оставались (при чтении этой фразы губы Шейна слегка искривились), отравив мне жизнь и разрушив то, что в противном случае могло бы стать предпосылками блестящей карьеры.

Уже в самом начале изучения медицины я понял, что главные возможности для экспериментирования открываются не при лечении тела, а при исцелении духа.

Соответственно я посвятил себя всестороннему изучению обширных областей психологии, психиатрии, психометрии, а также углубленному ознакомлению с психофизикой, занимающейся комплексным духовным и телесным исцелением.

Я был восхищен, увлечен предоставившейся мне возможностью работать на грани метафизического в практически ещё не исследованной области.

Сейчас я содрогаюсь при мысли о том, сколько здоровых, нормальных интеллектов было загублено мною. С изобретательностью, достойной лучшего применения, я сумел достичь почти идеального баланса между нормальной и нарушенной психикой человека — я подчеркиваю слово «почти». Идеала я не достиг, о чём свидетельствуют разрушенные интеллекты моих подопечных.

Но сегодня я ощущаю себя сильным. Я сам достиг полного равновесия, которое безуспешно пытался увидеть в других. Когда я пишу эти слова, я чувствую, что перешагиваю через ту пропасть, в которую низвергнуто так много моих пациентов. Я задаю себе вопрос, как долго я смогу сохранять это хрупкое равновесие, и тороплюсь продолжить свое пространное признание, прежде чем до меня дотянется длань той же Немезиды, что настигла и тех, кто доверился мне.

Короче говоря, в течение многих месяцев я разрабатывал теорию о том, что определенные психотропные препараты в комплексе с внушением — я называю подобный метод психокатализом, в противоположность психоанализу, — способны привести к некоторым формам психического расстройства. Мое глубокое убеждение состояло в том, что если существует возможность разработать процедуру психокатализа и осуществить её поэтапно, то в этом случае, возможно, реверсировать процесс, заменив препараты и характер внушения, вызывающие душевное расстройство, на их противоположность, и таким образом исцелить человека от безумия.

Фантазия? Гротескная химера? Возможно. Тем не менее в своей основе эта теория вполне здравая. Мечта которая будет воплощена в жизнь более сильными натурами, чем я. Я завещаю свои графики, свои открытия и находки тем из своих коллег, которые полностью лишены придуманного ханжами понятия совести. Я чувствую, что сам уже не способен продолжать.

Возможности исследований, представившиеся мне в деле Брайтонов, были буквально ниспосланы небом. Несколько месяцев назад я был вынужден закрыть двери своей психиатрической больницы в Нью-Йорке. Моя рекордная, почти стопроцентная неспособность оказать помощь душевнобольным вызывала у людей определенные сомнения, стоит ли передавать в мои руки своих близких, страдающих психическими заболеваниями. Без человеческого материала для дальнейших экспериментов я чувствовал себя потерянным, хотя, судя по всему, был чрезвычайно близок к успеху.