Дивертисмент - [29]

Запустив пальцы в свою черную кудрявую шевелюру, Хорхе задумчиво смотрел на Марту, нервно ходившую из угла в угол, все время маяча перед Ренато. Было жарко, и картина, стоявшая сбоку от окна, казалась единственным островком вечерней прохлады в ярко освещенной студии. Ренато размотал парусиновый козырек, и в окошечке появилась картинка: какое-то дерево и кусочек необработанного, пожелтевшего от зноя поля.

– Пусть Марта прочитает мои последние гимны, – потребовал Хорхе, устраиваясь на кушетке поудобнее. – Я хочу услышать мнение Ренато. Давай, сестренка.

Марта хотела что-то возразить, но передумала, словно решила таким образом выиграть время. Она превосходно читала прямо по своей стенограмме, воспроизводя все интонации Хорхе и точно делая малейшие паузы, обусловленные пунктуацией.

– Мне очень понравилось то маленькое стихотворение, которое ты надиктовал мне вчера, уже лежа в кровати и почти во сне. Слушай, Ренато.

ИТОГ

Многие дни я буду смотреть на Млечный путь и нареку,

что, счастливые, протекают, не вопрошая

ни о своем имени, ни об истоке,

и глазами, что зримое скоро забудут,

неторопливо глядят, как рождаются луны или мосты.

А затем я, покорный,

снова задам вопросы зеркалу, что отражает мое молчанье,

и, как никогда прежде, встану у края звезды,

что опускает для всех лестничку шелковую

и подводит последний итог миру и танцу.

– И зачем я только согласился прослушать это во второй раз, – пожаловался Хорхе, не глядя ни на Ренато, ни на Марту. – Жалкий труп стихотворения, вонючая мерзость. Некоторые стихи портятся мгновенно – как вишня, они синеют, становятся дряблыми и воняют тухлятиной. Марта, не читай больше. На сегодня хватит.

– А что, получилось весьма… м-м… художественное произведение, – сказал Ренато, глядя на Хорхе сверху вниз, с высоты своих метра восьмидесяти. – И мне оно понравилось куда больше, чем твои истерические кровопускания. Ты уж прости меня за такие суждения, но они как-никак рождаются на основании некоторого понимания основных законов: золотого сечения и всего прочего.

Марта поиграла с вещичками, расставленными на полках, пожонглировала и попыталась удержать на одном пальце шарик из тончайшего стекла, а затем отложила все и села на пол рядом с диванчиком Хорхе, и уже вдвоем они мрачно уставились на Ренато.

Выдержав паузу, Марта перешла к делу:

– Не знаю, говорил ли тебе что-нибудь Инсекто…

– Я его уже сто лет не видел.

– Это он помогал мне в одном деле, занят был целыми днями. Идея была отличная – Хорхе уже в курсе. Он даже разозлился на меня за то, что я и его не задействовала в поисках.

– Чего искали-то?

– Вот это. – Марта кивнула в сторону картины. – Согласись, отличная идея!

Ренато согласился, не споря. Достав трубку, он стал раскуривать ее, поглядывая на Вихилей с грустной улыбкой.

– Вы чего замолчали? Я слушаю. Хотя нет, сначала скажу я. Во-первых, Марта, я очень рад видеть тебя. Глупо как-то все получилось, и жаль, что ты перестала появляться здесь после того вечера.

– Перестань ерунду молоть, – огрызнулся Хорхе с дивана. – Она все правильно сделала. Я даже готов простить ей, что тот дом она решила искать вместе с Инсекто.

– И где же он, этот дом? – спросил Ренато, переводя пристальный, жесткий взгляд с одного своего собеседника на другого.

– Не то важно, где он, – ответила Марта, – а то, что он существует. Мы на него наткнулись, когда уже совсем отчаялись. Понимаешь, я оказалась права, я не зря поверила своим предчувствиям! Вот только – невеселое дело: хозяин этого дома – не кто иной, как Нарцисс.

Ренато впился зубами в трубку и резко обернулся к картине, словно ожидая от нее предательского удара в спину.

– Вот ведь сукин сын! – негромко, даже с какой-то неестественной нежностью произнес он. – Значит, я, оказывается, нарисовал дом этого скотины?

– А что, эффектно, – позлорадствовал Хорхе. – Согласись, что получилось очень изящно; вся история обрела должную законченость.

– Ну, в некотором роде… А вот Марта, по-моему, не согласна. Ты только посмотри на нее: ей эта история абсолютно не по нраву.

– Да ну ее, вечно она портит людям настроение, все-то ей не так и не этак, – попытался выкрутиться Хорхе. – И потом, вспомни все эти шуточки с Эуфемией. Такая гадость! И пострадала больше всех Марта. Слушай, а не забыть ли нам эту Эуфемию к чертям собачьим? Что скажешь, Мартамарта?

– Нет, Хорхехорхе. Ни Ренато, ни я – мы не сможем забыть ни Эуфимию, ни ее слова. Ренато, дай затянуться, никогда не курила трубку.

– Тебя стошнит, – предупредил ее Ренато. – Помнишь, как тебе было плохо, когда ты покурила кальян?

– Да ты просто напихал туда всякой ароматической гадости, тут кому хочешь поплохеет. Ну дай попробовать.

Ренато наклонился, чтобы передать ей трубку, и его голова оказалось на одном уровне с головой Хорхе. Тот дружески потрепал его по затылку. Ренато зажмурился.

– Ух ты, здорово! – прохрипела Марта, задыхаясь и кашляя. – Ну, дерет! Что за солому ты куришь?

Из кухни пришла Сусана, вслед за ней – Тибо-Пьяццини. В присутствии Сусаны Вихили становились совсем другими. Вот и сейчас, сделав вид, что не замечают ее, они бросились усиленно тискать несчастного кота. Ренато принялся за мате, поданный Су. В окно, хлопнув парусиной тента, вдруг ударил порыв ветра, вбросил в студию облако уличного марева с горстью обжигающего песка.