Дитя да Винчи - [5]

— Я был тощ, что гвоздь, когда пошел воевать, а ведь приходилось покидать траншею и идти в штыковую атаку. Но, несмотря на холод, голод, грязь, засилье вшей, я выжил, вот только не смог забыть товарища, превращенного разрывом снаряда в сплошное месиво.

В сентябре 1917 его и самого ранило осколком снаряда, а после боев под Ипром[11] в Бельгии у него началось заболевание гортани и поражение легкого. Он указывал на правую ногу и утверждал, что она ампутирована. Мне не терпелось собственными глазами удостовериться, что это значит, и я ждал, когда он задерет брючину и предъявит протез. В силу какой сногсшибательной интуиции догадывался он об этом? Как бы то ни было, именно на меня оборачивал он свой лазурный взгляд, словно источающий голубой газ, и говорил:

— Знаешь, они заменили мою большую берцовую кость слоновой костью, как это делалось уже в эпоху Возрождения во время битвы при Павии[12].

Эта прогулка по Истории выбивала из нас чувство времени.

Отправившись к Господину Кларе сразу после второго завтрака, мы вдруг с удивлением обнаруживали, что уже пять часов пополудни. Требовалось какое-нибудь счастливое завершение дня, в который нам довелось услышать о стольких трагедиях. Лицо Господина Кларе внезапно озарялось несказанным счастьем, и он переходил к рассказу о сладостных увольнительных, а затем и о безумной радости, последовавшей за подписанием перемирия.

— Помнишь, Сьюзи, ты была тогда в Париже… Расскажи деткам о волне энтузиазма, которую эта потрясающая новость подняла на Бульварах.

Жена героя, муза творца, эгерия его жизни, танцевальная дива обретала свою величавую грацию и выделывала словесные антраша:

— О да, помню, словно это было вчера. Толпа без конца и без края заполонила улицы. Солдат несли на руках, все без удержу обнимались. Вокруг Оперы двадцать тысяч человек запели «Марсельезу». Группа фронтовиков начала петь национальный гимн, баритон Ноте подхватил его, а вечером его исполняла певица Марта Шеналь.

Заслыша прославленное и, судя по всему, дорогое ему имя, Господин Кларе не смог сдержать улыбку удовольствия. Его жена не обратила на это внимания и продолжала:

— В давке, толкотне, среди переполнявшей всех радости, мы не замечали, что сверху за нами кто-то наблюдает. Жорж Клемансо, молчаливый и взволнованный, следил за происходящим из окна Гранд-Отеля. И вдруг его узнали, стали показывать на него, поднимая руки, и вскоре толпа, похожая на античный хор, устроила ему овацию.

На глазах Сьюзи все еще блестели слезы, когда она, окончив свой рассказ, готовила горячий шоколад, который подавала затем с миндальным печеньем — тюренской кондитерской достопримечательностью, припахивающей миндалем. Конец полдника был сигналом: пора и честь знать, и Господин Кларе, во время рассказа жены ворошивший пепел в камине, слегка привставал, чтобы попрощаться с отцом. В этот раз я уходил последним, он схватил меня за локоть и зашептал на ухо:

— Загляни ко мне, малыш, я расскажу тебе о жандармской жене.

Глава 5 КТО ТАКАЯ ЖАНДАРМСКАЯ ЖЕНА?

Толкнув в следующий четверг дверь домика Господина Кларе, я сразу понял: меня здесь ждут — напротив высокого кресла мужа Сьюзи поставила детский стульчик с сиденьем из голубого бархата.

— Кто такая эта жандармская жена? — сходу спросил я, нимало не робея.

— Мона Лиза была третьей женой Франческо ди Бартоломео ди Замбини дель Джокондо, человека спесивого, богатого, неотесанного, старого бородатого ревнивца, жандармского предводителя города Флоренции. Думаю, ее портрет был написан между 1503 и 1505 годами. Да Винчи натягивал вокруг нее полотняные экраны, дабы задерживать солнечные лучи и приглушать их свет, поскольку поставил себе задачу дать проявиться внутреннему свету, идущему из души. Мне всегда казалось, что лицо Джоконды похоже на алебастровую лампу.

Он обернулся на жену, словно хотел убедиться, что и от лица его возлюбленной в лучах электрической лампочки исходит такое же свечение.

— От Моны Лизы идет прозрачный белый свет, который ложится на все вокруг, — проговорил он, ища в подруге жизни признаки изменчивой эманации, на которую то и дело посягает тень. В вечернем полумраке, царившем в старом домике, Муза да Винчи и Госпожа Кларе представлялись мне проводниками некоего единого загадочного источника излучения.

— Вглядись хорошенько в картину, — продолжал, обернувшись ко мне, Господин Кларе, — и увидишь слева за спиной Джоконды извилистую дорогу в долине, ведущую к горным вершинам, различимым на горизонте. А справа — мост через бурливую реку, вроде того, на котором ты резвишься в глубине парка. Горный массив, затушеванный дымкой, подтверждает теорию да Винчи о синеве отдаленных планов и напоминает ту горную гряду в Альпах, с которой он делал наброски после восхождения на Мон Роз.

Мне было вдвойне интересно слушать, ведь отец только что открыл наше семейное гнездо для посещения публики.

Он потребовал, чтобы мы каждый день вставали ни свет ни заря и к определенному часу были готовы, поскольку перед нашими постелями под балдахинами уже в девять выстраивались посетители; и то сказать, как бы они были разочарованы, если бы в анфиладе гостиных и спален им стали попадаться взлохмаченные заспанные подростки.