— Ну, — дрогнувшим голосом сказала Ленка, — сколько их орут про справки, врут же все.
— Жопа в том, что не просто орет, он уже сидел, понимаешь? Пацана покалечил, вкатили за тяжкие телесные. Если он тебе глаз выбьет, тебе легче, что справки нет, и сядет?
Они помолчали. В коридоре и на лестницах бился утихающий школьный шум, такой привычный — топот, крики, смех. Санька дернул листок со стола, устроил на колене, складывая неровный самолетик.
— Чипер с нашими дела имеет, потому щас мотается в Керчь, часто. И у себя, в Феодосии они трутся рядом с автовокзалом, пивнуха там за домами, так что, считай, как на работу туда лазят, днем. Заодно пасут, кто куда едет. И с наперсточниками у них тоже всякие макли. А там ваще все серьезно. Так что, Ленка, если тебя взяли на примету, то лучше с автобуса не вылазь, когда едешь. Чо, посиди полчаса, и дальше. Куда там надо.
— Так мне в Феодосию надо, — подавленно ответила Ленка.
— Что, так сильно? — удивился Санька, — ну я не знаю. На тачке разве. Или чтоб кто-то писался за тебя, по-серьезному. Я тут не помогу, сам, считай, убежал от них. Вовремя свалил, не успел там вляпаться. Менты не ищут и ладно. А ты с новыми волосами, вообще как светофор, тебя за километр видать, мужики, наверное, пальцем показывают. Да?
Ленка кивнула, вздыхая. Слышать это было зябко, но одновременно приятно.
Санька откинулся, щуря глаз, метнул самолетик. Тот сперва ушел вниз и вдруг, клюнув бумажным носиком, взлетел, тыкнулся на верхнюю полку фанерного стеллажа и затих между темными бутылями. Санька спрыгнул со стола.
— Ну, все? Пошли, а то Карамеля меня сожрет. А вот еще, слушай. Тебе Маргоша, как вообще?
— В смысле как классная? — спросила Ленка и смешалась, ругая себя за тупость, и правда, бывает она наивнее Инки Шпалы.
Санька хмыкнул, поднимая густые брови.
— Да поняла я, — поправилась Ленка, — ну… я не знаю. А тебе?
Андрос кивнул, пропуская ее к выходу:
— Мне очень даже. И давно.
Ленка хотела удивиться, сказать насчет Олеси, но двери уже открывались и вообще, чего нос совать. Сказала только:
— Она слышала, Сань. Ну, когда ты про туфли.
— А я знаю, — ответил Андрос и ухмыльнулся, — знаю.
Домой Ленка ушла сама, пешком, чтоб как-то обдумать плохие новости. Ветер залезал ледяными пальцами между пуговиц, тыкался в шею и под капюшон, был злым, настырным, не стихал, подвывая и мечась в голых деревьях. Ленка от него совсем устала и почти побежала, подворачивая ноги на мерзлом кривом тротуаре. Мысли из-за ветра никак не хотели выстраиваться верно и тоже спотыкались, и от них Ленка устала тоже.
Нажимая кнопку звонка, потому что ключ в скважине не поворачивался, а значит, мама уже пришла, порадовалась тому, что Бока не знает, в какой школе она учится, а значит, пока этого не узнает и Чипер. Прочее додумаю в тепле, решила с облегчением, ступая в тесную прихожую.
И сразу насторожилась. Мамино настроение она умела угадывать по шагам и даже по ее молчанию.
— Мам? А у нас такие новости. Классная уходит, и будет новая, молодая совсем… Мам? Что случилось?
Алла Дмитриевна вернулась из кухни, уничтожающе глянула на дочь и молча прошла в свою комнату. Что-то там бросила на столик. Чем-то стукнула. И снова вернулась, не глядя на Ленку, строевым шагом прошла к ее двери и распахнула настежь, хлопнув о стену пронзительно-розовую блондинку с ногами в сеточку.
— Ну? Может, объяснишь? Это вот.
Ленка, скинув сапожки, повесила пальто и прошла за мамой. Встала, с мгновенно пересохшим горлом, глядя на рассыпанные по дивану снимки.
Лежали глянцевые, яркие черным и белым, и было их много. Ну да, еле поместились в пакет из-под фотобумаги, невнятно подумалось Ленке.
Везде на снимках был Валик Панч. Смеялся на фоне воды, воздев руки, увешанные ракушечными ожерельями. Сидел, глядя на волны. Стоял, тонкий, с закатанными штанинами, босой (Ленка вспомнила, как орала на него, чтоб быстро обулся и не лазил, дурак, по холодной воде), показывал рукой на выпирающий бок черной скалы. Смотрел прямо в объектив, улыбался. И этот снимок Ленка полюбила больше всего, крупный, все-все на нем видно, и можно трогать пальцем всякие Валика мелочи — пушок на верхней губе, щербинку на переднем зубе, и одна бровь немножко другой формы, а еще…, и еще…
Его она напечатала дважды, как почти все, и второй отпечаток спрятала отдельно, в книге, чтоб под рукой. По вечерам, когда засыпает.
Еще там была Ленка, тоже россыпью, надо же, как много успели наснимать. И поверх рассыпанных улыбок, лохматых голов, скул, уха, пальцев на сумке и колене, поверх линии горизонта и уходящего к ней старого пирса с домиком-скворечником, лежали фотографии, на которых — два лица, с двумя счастливыми улыбками, крупно, щекой к щеке. Пальцы Валика у самого края кадра, так что понятно, он Ленку обнял и прижал к себе крепко, а она смеется.
Мама нагнулась и взяла верхний снимок, перевернула его, придвигая к Ленкиному лицу. Мелкие буквы сливались в одну волнистую линеечку, а под ней другая, и так до самого низа белой изнанки.
— Я… я бы и не поняла, ну мало ли, мальчик. Обругала бы. Конечно. Знаешь за что. Но — это! Ты как могла вообще? Я не понимаю!
