Дискотека. Книга 2 - [25]

— Да ладно, — не поверила Викуся, — прям сами сидят и никто не лезет?

— Да, — сказала Оля, — там так принято. Это тебе не керченские пивнухи или столовки, Семачки. С тремя кафешками на весь город.

— Ну… — с сомнением задумалась Викочка.

Ленка рассмеялась, уютно увалившись в угол меж двух высоких кожаных спинок:

— Скажи, Семачки, тоже мне щасте — сидишь и никто не пристает.

— Ну… — снова задумалась Викочка, и девочки посмеялись.

— На дискарь когда пойдем? — спросила Викочка, видимо, спохватившись, что ж давно никто к ним не приставал, — а Кинг ходит туда сейчас?

И вот тут Ленке стало грустно. Она поняла, их жизнь изменилась. Видимо, менялась давно уже, наверное, это так и надо, но вот сидит Вика Семки, с тщательно уложенными гладкими волосами карамельно-пепельного цвета, с губами, накрашенными розовой помадой, и в глупой семачкиной голове воцарился Сережа Кинг, прекрасный и опасный. А еще виновник того, что теперь им никогда не посидеть как раньше, на заветной «серединке», которая всегда была только их местом, таким ценным поэтому. И надо Семачки рассказать, а непонятно, что будет дальше, — если эта мадонна торчала у Пашки на лавочке, то с нее станется, она пойдет ломиться к Кингу в двери. И рассказать Оле тоже, чтоб не трепала языком, когда в следующий раз усядутся на теплую трубу, сунув под попы по учебнику.

Но собираясь совсем расстроиться из-за будущего, Ленка вдруг поняла, что поступает сейчас совершенно как мама, и — не стала. Осмотрела из своего уютного угла столик с крахмальной скатеркой и вязаными смешными салфетками, пустой маленький зальчик, почему-то в «Льдинке» всегда было очень мало народу, мягкий свет, двух девочек напротив. И выбросила из головы тревоги и опасения, оставив себе только удовольствие быть здесь и сейчас.

Потом, уже дома, она подумала, в этой внезапной грусти есть что-то еще, и даже пришла догадка, что именно. Но так не хотелось, чтоб она была верной. И Ленка снова решила пока не додумывать эту мысль до конца, а пусть оно все идет и идет. Тем более, у нее есть свои проблемы и хлопоты. Как отправить толстенное письмо, например.

Она засунула конверт под стопку тетрадей на полке. Уже укладываясь спать, подумала сонно, можно ведь поехать. Опять туда, в сказочную коктебельскую бухту, которую охраняют два каменных дракона. И тьфу на доктора Гену, она уже знает сама, где санаторий, знает обворожительную Веронику, и та обрадуется ей. Даже если чертова Панча там почему-то нету.

«Как это нету», испугалась сквозь наплывающий сон, «он там есть, просто ну… заигрался, нет времени, и вообще».

Утром она поняла, что все решила. Поедет. Сама. Повезет ему фотографии, и побудет там два выходных дня. Принятое решение ее совершенно успокоило, будто она уже доехала и, пробежав по галечной полосе, ворвалась в жизнь «Ласточки», такая свежая, красивая и такая нужная. Он обрадуется, думала уверенная в себе Ленка, танцуя у кухонной плиты, на которой трещала и плевалась жиром яичница, конечно, обрадуется, и почему она должна ждать, она старше, она может подумать и за него. Встретятся. И поцелуются. И гори все синим пламенем, о прочем подумают позже.

В ответ на ее уверенные мысли за окном ярко светило почти забытое солнце, сверкало в тонких сосульках на ветках и краешке балкона второго этажа.

Одеваясь, уже одна, а мама выскочила раньше, Ленка схватила телефонную трубку.

— Рыбища? Ой, извинити, тетя Оля, вас беспокоит Ленка Малая, ну вы знаете, маааленькая такая Ленка, шо на цельный год вас младше. Стала вдруг. Угу, узнали. А то я думала, вдруг у вас, тетя Оля, скрелоз развился, старческий. Молчу. Короче, ты со мной сегодня пойдешь в кассу? Мне билет надо взять. Да расскажу, не волнуйся. Признаюсь, во грехах.

Морозец кусал нос и щеки, но на тротуарах темнели лужицы, обрамляя собой яркие пятнышки вчерашнего снега. Ленка бежала в расстегнутом пальто, дышала сильно, мерно, и была такой легкой, тоже сильной, казалось, пальцем может перевернуть мир, одним лишь движением.

Налетела на Рыбку, которая ждала ее, зевая, и завертела ее, смеясь, обнимая и чмокая возле уха.

— Малая влюбилась, и это серьезно, — констатировала Рыбка, торопясь следом и придерживая падающую на плечи пуховую косынку, — да не беги так, все равно первый урок, считай, прогуляли.

— А что у вас? — Ленка влетела в гулкое здание автовокзала, все изнутри облицованное коричневатой плиткой из полированного камня.

— Та. Физика. Но Кочка ударился в запой, снова прибежит, выдаст самостоятельную, и сам просачкует весь урок.

— Ага, нормально. А у нас классный час какой-то. На первом, прикинь, Валечка вообще с дуба упала.

У окошечка кассы топталась небольшая очередь. И Ленка у самого входа вдруг резко остановилась. Дернула Олю за рукав, утаскивая ее за мохнатый ствол пальмы, окруженный квадратом скамеечек.

— Чего? — грамотная Рыбка послушно метнулась следом, снижая голос, — кто там?

Они встали за тройкой громких дядек в ватниках и больших сапогах, у одного в мешке кудахтали сонные куры, другой разминал пачку беломора, вытряхивая папиросу.

— Бока там. Вот черт. Стой, а это с ним?

У стены рядом с кассой стоял Юра Бока, в распахнутой короткой дубленке, и свитере с открытым горлом. Смеялся, сунув руку в карман и показывая надорванный край. А показывал другому, похожему на него, как брат, неважно, старший или младший, но с таким же уверенно-наглым лицом и поза такая же, с выставленной вперед ногой и расслабленно опущенными плечами. У Ленки нехорошо засосало внутри. Как же назвала его тогда на школьной дискотеке маленькая прелестная Кися, которая материлась грубо, как взрослый мужик у пивного ларька?