Дискотека. Книга 1 - [41]

Ленка протянула ей бутылку с компотом.

В кустах, отягощенных кисточками оранжевых ягод, суетились воробьи, негодующе трещала сорока, расправляя белые с черным крылья. Снизу от крайнего дома лаял косматый песик, мотаясь у ног равнодушной коровы. А по другую сторону холма широкое шоссе тянулось от города к Феодосии, и дальше.

Там, думала Ленка, дожевывая ветчину, шоссе делится на две дороги, одна идет вниз, вдоль побережья, и там начинается всякое крымское волшебство, сначала Судак, потом Крымские горы, серпантин, петлями до щекотки в животе, красивые бухты и скалы. А другая дорога летит через степь, к Симферополю, где сегодня, наверное, мама провожает отца на самолет. А Ленке нужно вернуться домой, пойти завтра на почту, и отправить посылку в Ялту. Мама оставила ей пятерку, на карман и на автобус, сказала, больше не надо, ведь бабушка дома готовит. Ну да, Ленка сразу сныкала трояк, чтоб покупать билеты на дискарь, а теперь вот надо его…

— Ты его хоть спросила, — допрашивала Рыбка сердитую Викочку, и потеряв терпение, воззвала к задумчивой Ленке, — Малая, ну скажи ты ей! Если пацан один раз проводил, а после шифруется, ну стыдуха ж — бегать за ним без перерыва. Она прикинь, к его родителям собралась идти.

— Чего? — сильно удивилась Ленка.

— Мы целовались, — с вызовом сказала Семки, — ну и…

— Семачки, тебе пять лет, что ли? Ты за всех замуж сходишь, с кем целовалась в последний год? Погоди…

Ленка, опираясь на ладони, подалась вперед, качнув корягу.

— Что еще за «ну и…»? Ты что? У вас с ним что-то было, Семки?

— А тебе завидно, да? — звонко сказала Викочка и встала, дергая плащик, — я пойду. Поссать пойду. И погуляю.

Девочки обернулись вслед красному плащу, мелькнувшему в кустах.

— Де-ла, — расстроилась Оля, — слушай, думаешь, она ему дала? Вот дура-то!

— Думаешь, взял, что ли? — с сомнением ответила Ленка, вспоминая прелестное пашкино лицо и пухлые губы. И этих его девочек с глазами хлоп-хлоп, что стерегли у выхода с дискотеки и шли следом, хихикая и окликая.

— Мужиков ты не знаешь, — авторитетно заявила Оля, сползая с коряги и осторожно укладывая голову на скинутую куртку, — ох, теплынь какая, прям весна. Если сама прибежала, то куда он денется-то?

— Ну и скорость, — подивилась Ленка, — это ж недавно все. Блин. И что делать будем?

— Ленк, ты его спроси.

— Чего? — снова удивилась Ленка, — ты как себе это представляешь? Подхожу я, значит, к Пашке…

— Угу. Ты ж соседка, и он с тобой дружит. Ты ему просто скажи, что она — дура. И чтоб не лез, а то не будет знать, как здыхаться.

— Ага. И Викочка потом меня задушит. За то, что я сломала ей жизнь. Сексуальную. Оль, ты со мной завтра на почту пойдешь? Я одна боюсь, там тетки.

— Половую, — уточнила Рыбка, — какой у Семки секс, сопля еще. А когда надо? А то я днем вот.

Она замолчала, и у Ленки заныло сердце. У Оли завтра свидание с Ганей. Черт и черт. Какая-то паршивая жизнь. Дома бабка. Тут со всех сторон любовь. А Ленке — суетиться вокруг чужого пацана и его матери, которые ее отцу оказались ближе родной дочки.

— Я не знаю, что будет, — сказала Оля, не открывая глаз и удобнее устраивая плечи на коряге, — я, Лен, запуталась совсем. Он бухает все время. Ну и… Он меня два раза Лилькой назвал, я ушла, руку вырвала, ушла. А он догнал и ржет, да ладно тебе. Я же говорит, с тобой. И я с ним помирилась. А все равно — не то все. Ну и еще. Понимаешь, вот у меня двоюродный брат, второй срок мотает, за драку пьяную. И мать говорит, сиделец он, даже когда выходит, по глазам видно — ему в тюряге все время быть. Вот Ганя — у него глаза такие же. Когда крышу рвет, нифига не тямит. Его мать несколько раз отмазывала, дело хотели заводить, но то все по мелочи. Зато постоянно. То с ментом почти подрался, а это прикинь как серьезно. То пацаны рассказали, во дворе бухали сидели, и Ганя соседке окно побил, булыганами. За то, что она их матом обложила — орали сильно. Понимаешь, ему ваще все равно, что с ним будет. А я?

— Оль… — Ленка сползла тоже, усаживаясь рядом на густую траву, расстегнула пуговицу штанов, чтоб пояс не резал живот, — это ж ужас. Нельзя с ним. Тебе с ним никак нельзя. Он сядет, а ты что? Будешь таскать передачи? С Лилькой вместе, да?

— У Лильки, между прочим, батя — следователь в прокуратуре.

— Так Ганя потому, что ли, с ней лазит? О черт, я думала, любовь.

— Может и любовь, — усмехнулась Оля, — мне вон Семки сегодня, знаешь, что выдала? Я говорит, Пашечку люблю, а еще мама сказала, что у них хорошая семья, богатая, предки его на северах вкалывали, там дофига ковров, хрусталя, золото покупали. Ты вот знала про это?

— Нет. Я только знаю, где у него окно, он мне машет оттуда. Когда музыку врубает.

— А вот наша Семачки — уже в курсе. Ну и — любовь вот. Думаешь, так неправильно?

Ленка молчала, срывая травинки и роняя их реденькой горкой.

У них дома говорить о деньгах считалось неприличным. Хотя говорили все время, потому что их все время не хватало. Мать вечно выгадывала, на чем сэкономить и Ленку это бесило страшно, можно подумать, если все лампочки в квартире покупать не стоваттные, а тусклые, по сорок ватт, то сразу они забогатеют. Но зато если заходил разговор про тех, у кого деньги были, то мама сразу исполнялась презрения. К мясникам на рынке, к фарцовщикам, что продавали импортные шмотки втридорога. Ну и такой вот интерес к достатку в семье, допустим, будущего мужа, считался чем-то мелочным, совершенно недостойным. Как это — по расчету. Расчет это плохо. А с другой стороны, вот Рыбка говорит про Ганю, и ведь правильно говорит, нужно понимать, с ним отношений не будет, и нужно это как-то знать заранее. Это что, тоже расчет, если знать заранее? А как же тогда любовь?