Динарская бабочка - [25]
С женщиной, которая не выглядела польщенной, когда ее называли миссис Макки, американец распрощался на верхней площадке лестницы и вскоре, выпив в бакалейной лавочке вторую рюмку граппы, уже заводил бесшумный двигатель своего огромного «линкольна».
Из дома 117-бис по улице Стринге, правая лестница, его отъезд наблюдали в щелочку по-прежнему прикрытых ставней Понцио Макки, одетый, обутый и уже на ногах, жена и троица возбужденных детей.
— Свалился, как снег на голову, — приговаривал Понцио, потирая лоб. — Этот сиволапый ни бум-бум по-итальянски не знает. Чего ему там еще взбредет? Он говорил, что вернется?
— Ну так опять заболеешь, — язвительно хихикнула жена.
— Лучше скажи ему, что меня нет: уехал, мол, и будет месяца через два. Это проще простого — пяток слов надо запомнить, я тебя научу.
— Научишь? Да если б ты пяток слов мог наскрести, зачем бы тебе, остолопу, комедию ломать?
— Дубина, а то я не разговаривал все время! Справился на отлично с плюсом.
— Садился бы ты лучше работать, осел! Коли он вернется, я с ним без тебя разберусь. Наверно, спокойнее было глухонемым прикинуться…
Тем временем «линкольн» Патрика О’К. приближался к гостинице. Назавтра предстоял отъезд, и американец больше не думал о своем переводчике. Если бы он угадал невероятную правду, если бы почувствовал, что в этом человеке скрывается персонаж, достойный его пера, он, падкий на такую добычу, возможно, повернул бы назад, чтобы ринуться в наступление — любой ценой.
ХАНИ
Сэр Дональд Л. некогда любил путешествия — особенно, путешествия в Италию. Его теперь уже долгая жизнь всегда была комфортной и, по крайней мере, в первой половине, во всех смыслах «эдуардовской»[84]: жизнь человека успешного в успешной стране, жизнь in progress, то есть в постоянном развитии, без тени трагических сомнений на собственный счет и на счет социальной касты, которая недавно приняла его в свое лоно. Сын ньюкастлского пивовара, возможно, еврей, но не настолько чистокровный и не настолько богатый, чтобы рано воспользоваться преимуществами своего происхождения, болезненный в детстве и до поры не отличавшийся подвижностью ума, принятый со скрипом в Итон и там нещадно поротый seniors[85], с честью выдержавший четырехлетнюю борьбу в Оксфорде с наставниками и их любимчиками, не признававшими его, он поступил на гражданскую службу, выйдя после первой мировой войны на пенсию в почетном звании и горя желанием жить среди себе подобных, среди господ. Тогда он и положил начало долгим путешествиям в свои Эльдорадо, путешествиям северянина, как он себя называл, послушного зову Юга: Греции, Испании, Марокко, Балеарских и Азорских островов и особенно Италии, которую он изучил вдоль и поперек, — разумеется, южной Италии, где он написал свои книги (никто их не знает), где у него есть, лучше сказать, были, верные друзья. Иные времена… Но из-за ненавистных ему политических и социальных революций времена изменились, и безумие диктатора, поначалу такого тихого и charming[86] и под конец такого жестокого, бесконечная Вторая мировая война и приход к власти в Англии людей, не разрешающих выезд за границу с суммой больше тридцати пяти фунтов стерлингов, одним словом, все привело к тому, что сэр Дональд вынужден проводить годы (возможно, последние и самые драгоценные годы жизни!) в мрачной трехэтажной квартирке, богатой книгами и воспоминаниями, но бедной солнцем и человеческим теплом. В районе St. John’s Wood, где он обитает, много деревьев, у каждого хозяина дома и у каждого жильца есть крошечный, в несколько пядей садик за решетчатой оградой, на которой вывешены самые необычные бесплатные объявления о спросе и предложениях («Ноте wanted for lovely parrot»[87] — кто-то хочет избавиться от попугая); это недалеко от центра города, а сам город — центр мира и человеческого общежития, организованного лучше, чем где бы то ни было; и все-таки сэр Дональд чувствует себя пленником, ему нужен кто-нибудь, с кем расхваливать или поносить гигантский механизм, украшением которого он себя вообразил. С кем он может это делать? Разумеется, не с безусыми середнячками, навещающими его, — полухудожниками, полуписателями, полуприспешниками, готовыми давать ему советы, водить его «остин» (с нормированным бензином), поглощать его тосты, — готовых, короче говоря, извлекать пользу из меланхолии старого холостяка, который не переносит одиночества. Нет, подобные, пусть и полезные, паразиты не по нему. Приезжий итальянец, достаточно молодой, чтобы иметь возможность сказать ему: «Я, когда вы еще под стол пешком ходили …» и достаточно образованный, чтобы, не дрогнув, поддержать диалог в платоновском духе, — вот его идеал.
