Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [97]

— нас бросили, но поесть-то мы можем?

И после этого разумного предложения нервы, хотя бы внешне, успокоились, люди сели на свои места, заработали ножи и вилки, в глотки потекла жидкость…

Анастасия продолжала прижимать своей больной рукой руку Ханны, безвольно лежащую на столе, пока относительная тишина, перешедшая в стук приборов, не вернула ей способность связно мыслить, и сказала, глядя ей в глаза:

— доктор не вернулся.

— глупости,

ответила Ханна, отняла руку и, взяв вилку, положила в рот кружочек сельдерея.

И тогда, под всеобщий перестук приборов, в столовой наконец-то появились сестра Евдокия и сестра Лара, тихо, почти незаметно, потому что каждый смотрел только в свою тарелку, и даже Бони не успел заснять, как они переступают порог столовой. Но когда, наконец, все увидели, что они здесь и стоят вместе у стола доктора под нелепо болтающейся гирляндой, никто не прореагировал. Их встретило презрительное молчание или, скорее, обида, только стук приборов смолк, и после нескольких тихих звуков глотания наступила тишина, все ждали,

— простите, — сказала сестра Евдокия, — я не могла знать… и сестра Лара не знала.

Анастасия никогда не видела ее такой растерянной. Ее взгляд блуждал высоко над головами людей, нигде не задерживаясь. Надо бы помочь ей, но она не знала, как, она почувствовала злость и к сестре Ларе, с отсутствующим видом стоявшей рядом, могла бы хоть кивком головы подтвердить ее слова, захотелось крикнуть, повторив вопрос, ну ладно, нас бросили, и что из того? сомнительно было, однако, утешит ли ее именно этот вопрос, как он успокоил людей в столовой, вообще всё было сомнительно, а когда это так, лучше не говорить, а молчать… сестра Евдокия, однако, должна была сказать что-нибудь еще, ну не так же, необходимо было продолжить, потому что иначе…

— вы ведь знаете, дороги размыты, сегодняшнего солнца недостаточно, но завтра…

Глупо. Почувствовав это, она остановилась, ее глаза, наконец, опустились вниз, она оглядела зал и не заметила в лицах никакого света, только сомнение, сомнительное оправдание, сомнительное оправдание, ничего другого она не прочла в них, и тогда сестра Евдокия заплакала. Совсем недопустимо, но она уронила слезу, и это смутило ее еще больше, она подняла руку к лицу, чтобы не дать слезе упасть на пол, вытерла ее, а потом той же рукой невольно ухватилась за гирлянду над головой… Дернула. Цепочка из фольги порвалась как раз посередине, кусок гирлянды остался висеть, другой оказался в ее руке. В столовой засмеялись. И тогда со своего места поднялась Ханна, она подошла к сестре Евдокии и обняла ее за плечи. Наклонившись к уху, что-то прошептала. Сестра Евдокия ответила ей тоже на ухо, потом их взгляды встретились. Она пришла в себя. Анастасия увидела, как расправилась ее спина, шея выпрямилась, напряженные черты лица расслабились… в их шепот наконец-то вмешалась и сестра Лара, но никто ничего не услышал. Наверное, они пришли к какому-то решению, потому что в столовой прозвучал голос Ханны,

— друзья, дамы и господа, уже поздно… пора спать,

кто-то вернулся к своим тарелкам, доедать.

другие, уже сытые, прислушались к совету Ханны.

только Михаэль попытался что-то сказать, но его оборвали,

— завтра увидим.

Официанты пошли по залу, убирая со столов. Ушли сестра Евдокия и сестра Лара. Столовая постепенно опустела. Появилась уборщица. Посмотрела на осколки фарфора на полу, пятна от белого соуса, который уже разнесли на ногах по залу, подтолкнула ногой застрявшую в паркете клешню рака… да, работы здесь хватит. Подняла метлу с длинной ручкой и ею первым делом отцепила от люстры оставшийся кусок гирлянды.

СОН III

Сон неожиданно быстро вобрал в себя санаторий, и окна погасли одно за другим. В полночь и последнее окно слилось с темнотой, и только звездные блики подтверждали наличие стекол в плотно закрытых окнах. Слабый свет горел лишь в кабинете доктора, куда забилась сестра Евдокия со своим горем, но этот свет ночной лампы на письменном столе был совсем внутренним, не видным из-за жалюзи на окнах, которые не пропускали его наружу. И потому, что уже не нужно было читать исписанные листы, и потому еще, что в полной тишине она быстро почувствовала, что сознание ее пациентов плавно угасло, глаза у сестры Евдокии тоже начали закрываться, она прилегла на кушетку и неожиданно для себя уснула.

Однако сон коварен, он сам может вертеть сном, как погода меняет время, и внезапно заполняться лабиринтами, открывающими круговорот цветного ничто, беспамятных звуков, дурманящих запахов, так почему бы и не запаха калл? их девственно чистый аромат неуловим для человеческого обоняния, тем более что они нарисованные, и в их пустоте возникают миражи…

И когда сестра Евдокия влилась в поток всеобщего сна, ожил сон Анастасии, ее веки затрепетали, глазные яблоки под ними описали круг, и зрачки стали смотреть в обратном направлении, в сторону скользких лабиринтов, где нет «внутри» и «снаружи», «здесь» и «там», «сейчас» и «потом», а лишь беззвучный зной, рожденный тенями. Она увидела, как движется кровь в ее венах, выталкиваемая сердцем, как сокращаются мускулы, сжимаются и расслабляются легкие, как булькают соки в клетках, с помощью тока лимфы она добралась до брюшной полости, до своей пустой утробы, ощутила приятное покалывание, и слова проснулись, НАДО-ЖЕ, они толкнулись в выпуклости и углубления труб, ее матка сократилась и расслабилась в едва уловимой судороге, неожиданно для себя она испытала наслаждение, и когда смогла выбраться наружу через отверстие влагалища, по ее губам пробежала улыбка, грудь глубоко вдохнула в себя воздух, но она не задохнулась, хотя за стеклом воздух уже был зеленым и подвижным, но всё это уже знакомо до боли, и она стала ждать, приняв приближение, отдаление, рассеивание, посветление, всё как всегда и как будто навсегда, когда зеленое становится прозрачным видением зеленого… исчезновение… появление… шум в листьях деревьев, всё так же зеленых, ОНИ-НЕ-МОГУТ-БЫТЬ-ЗЕЛЕНЫМИ-ОБМАН, заиграли в голове слова-пузырьки, ведь слова знали, что листья осенние, желтые, опавшие, и пузырьки стали лопаться, зеленый воздух залил стекло, даже прогнувшись в своем напористом желании проникнуть внутрь, НЕ-ПОЛУЧИТСЯ-ОНО-ЗАКРЫТО, и она снова улыбнулась пузырькам, они — всего лишь обманные слова в воздухе, воздух в словах и воздух в воздухе, ДАЖЕ-ШУБЕРТ-НЕ-МОЖЕТ-ВОЙТИ, сообщила Анастасия кому-то где-то, довольная собственной недоступностью, и вдруг почувствовала — кто-то рядом с ней…