Дилогия: Концерт для слова (музыкально-эротические опыты); У входа в море - [65]
— я не прочь выпить вина, пойду к бару,
— с удовольствием провожу вас, могу и помочь…
неужели так заметно, что я нуждаюсь в помощи?
— вы знаете, сестра Евдокия мне сказала, чтобы я не увлекалась долгими беседами, нескольких слов вполне достаточно, чтобы заполнить вечер, а мы с вами разговариваем уже целых десять минут… пятнадцать? ну, это уже можно считать разговором… и все же я бы хотела пойти туда одна…
золотой набалдашник описал в пространстве круг, круг заполнился поклоном, и господин куда-то исчез… и почему я не спросила, как его зовут? но ведь и он не спросил… сегодня имена не имеют значения… а потом, если я подойду к бару, то смогу приблизиться к роялю, сыграю на его клавишах… одним лишь взглядом, скажем, какой-нибудь вальс Шопена… или что-нибудь из Шуберта Ханны… если бы я смогла это сделать, она бы услышала и сразу же присоединилась ко мне… и мы сыграем его в четыре руки…
мечты…
Я стала пробираться к бару: когда идешь, уже не кажется, что людей так много, с той неподвижной точки, в которой я находилась только что, они как бы накладывались друг на друга, а во время движения спокойно могут проходить мимо, не соприкасаясь, траектория тел такая подвижная, гибкая… и мое тело гибкое, худое, вы должны заботиться о своем теле, с едой ничего не получается, чему-либо другому мешает повязка, а сегодня и совсем не буду есть, и не только я, почти все вокруг в основном только пьют… а в самом деле, вдруг кто-нибудь потеряет равновесие и упадет, споткнувшись на скользком паркете, ведь опереться-то не на что, столов нет, вы ошибаетесь, мадам, столы есть, вон они, стоят по границе круга, заставленные едой, как для пиршества — салаты, рыба, птица, гусиный паштет… но никакого пиршества нет, так неудобно ходить с тарелкой в руках… фуршет… люди стесняются жевать стоя… терпеть не могу эти фуршеты; всегда там найдется какой-нибудь «салонный лев», скользящий по паркету, как вот этот господин, его невидящий взгляд проходит сквозь меня, наверное, он ощущает себя Прустом, почему Прустом? этим вечером я на шикарном коктейле, милая, буду наблюдать, словно какой-нибудь Пруст, и думать о тебе, детали обступают, они вызывают желание забыть, не забывай меня, дорогая, кто-то шепчет почти над моим ухом, мужчина громко хрустит печеньем, о, оказывается, здесь есть и печенье, женщина кокетливо ему улыбается, за ее белыми зубами шевелится язык, она что-то говорит, и то ли от мужчины, то ли от женщины, то ли от печенья возникает речь, но в обратном направлении, внутри нее клубятся фразы, фазы обнуления, нет, дорогой, это просто невозможно — забыть тебя… а я уже у стойки бара, в нескольких шагах от рояля, мне так хочется подойти к нему совсем близко, чтобы он прикоснулся ко мне, посмотреть его марку… Steinway? или какой-нибудь старый, но отполированный Zimmerman?.. Дорога или Мужчина? Марки роялей не расшифровываются и не переводятся, только звучат, и не рояль прикасается ко мне, а какое-то платье до пола, с чем-то, похожим на шлейф, оно запуталось у меня в ногах, почему-то подумалось: а я вот как наступлю на него, как прижму ногой, вот так, нарочно… и оно сползет вниз, а под ним — естественная нагота, глупости, нет никакой естественной наготы… но сегодня платья у женщин так напоминают карнавал… караван… караваджо из света… дистиллированные и высушенные светлячки[9]… этот свет, реальный, так оголенно прост, он обгладывает фигуры из светотеней, превращая формы в шаблон, в коллаж, поэтому его со всех сторон задрапировали шелком… шелковая нить, кокон шелкопряда, клейкое вещество, гусеничка, яйцо… правда, здесь метаморфоза обратная — яйцо, гусеничка, кокон шелкопряда, куколка, потом не помню, что еще, но между всем этим — сон, сон, сон и сон, много сна… и бабочка. Бабочка. Шелк. Его нити очень прочные. Но в огне они наверняка сгорят… вот так: огонь — и всё, конец… тростник подходит лучше… некоторые мужчины курят сигары, а вон та женщина держит в руке длинный мундштук, и дым от ее сигареты стелется, извивается, как фраза, которую язык выталкивает изо рта… дым поднимается к потолку, тянется вдоль стен и выходит наружу… я сейчас раскашляюсь, как в зеленом сне, только вот этот дым не зеленый…
— что вам предложить, мадам?
— вино, разумеется,
вино…
— белое или красное? сегодня совсем не холодно, тела тоже излучают тепло, и становится всё теплее, почти все предпочитают белое…
— мне от белого нехорошо…
— как скажете, а вообще-то, не следует слишком уж обращать внимание на погоду…
— вы думаете, станет прохладнее, когда пойдет дождь?
— дождь будет завтра… сегодня — вряд ли…
— наверное поэтому такое напряжение…
— вот, пожалуйста, мадам, ваше вино… вы не сказали точно, какое именно, но я налил вам самого лучшего, уверяю вас…
— бокал хрустальный…
— как слеза…
молодой человек улыбнулся, вероятно, уверен в своем остроумии, косая челка закрывает ему глаза, так и хочется ее убрать, но моя единственная рука уже занята, вцепилась в тонкую ножку бокала, а дотронуться перевязанной рукой как-то неудобно… так что его глаза остались скрытыми… я сделала глоток…
— и что дальше?
он не услышал, наливал следующий бокал — какому-то господину, а дальше — разумеется, головокружение… тонкая слизистая оболочка внутренней части черепа, паутина, сотканная влажным секретом… просто я целый день не ела, вот и обед пропустила, мои ноги вполне могут заплестись, и я споткнусь на паркете…
Две неразлучные подруги Ханна и Эмори знают, что их дома разделяют всего тридцать шесть шагов. Семнадцать лет они все делали вместе: устраивали чаепития для плюшевых игрушек, смотрели на звезды, обсуждали музыку, книжки, мальчишек. Но они не знали, что незадолго до окончания школы их дружбе наступит конец и с этого момента все в жизни пойдет наперекосяк. А тут еще отец Ханны потратил все деньги, отложенные на учебу в университете, и теперь она пропустит целый год. И Эмори ждут нелегкие времена, ведь ей предстоит переехать в другой город и расстаться с парнем.
«Узники Птичьей башни» - роман о той Японии, куда простому туристу не попасть. Один день из жизни большой японской корпорации глазами иностранки. Кира живёт и работает в Японии. Каждое утро она едет в Синдзюку, деловой район Токио, где высятся скалы из стекла и бетона. Кира признаётся, через что ей довелось пройти в Птичьей башне, развенчивает миф за мифом и делится ошеломляющими открытиями. Примет ли героиня чужие правила игры или останется верной себе? Книга содержит нецензурную брань.
А что, если начать с принятия всех возможностей, которые предлагаются? Ведь то место, где ты сейчас, оказалось единственным из всех для получения опыта, чтобы успеть его испытать, как некий знак. А что, если этим знаком окажется эта книга, мой дорогой друг? Возможно, ей суждено стать открытием, позволяющим вспомнить себя таким, каким хотел стать на самом деле. Но помни, мой читатель, она не руководит твоими поступками и убеждённостью, книга просто предлагает свой дар — свободу познания и выбора…
О книге: Грег пытается бороться со своими недостатками, но каждый раз отчаивается и понимает, что он не сможет изменить свою жизнь, что не сможет избавиться от всех проблем, которые внезапно опускаются на его плечи; но как только он встречает Адели, он понимает, что жить — это не так уж и сложно, но прошлое всегда остается с человеком…
В жизни каждого человека встречаются люди, которые навсегда оставляют отпечаток в его памяти своими поступками, и о них хочется написать. Одни становятся друзьями, другие просто знакомыми. А если ты еще половину жизни отдал Флоту, то тебе она будет близка и понятна. Эта книга о таких людях и о забавных случаях, произошедших с ними. Да и сам автор расскажет о своих приключениях. Вся книга основана на реальных событиях. Имена и фамилии действующих героев изменены.
За что вы любите лето? Не спешите, подумайте! Если уже промелькнуло несколько картинок, значит, пора вам познакомиться с данной книгой. Это история одного лета, в которой есть жизнь, есть выбор, соленый воздух, вино и море. Боль отношений, превратившихся в искреннюю неподдельную любовь. Честность людей, не стесняющихся правды собственной жизни. И алкоголь, придающий легкости каждому дню. Хотите знать, как прощаются с летом те, кто безумно влюблен в него?
Безымянный герой романа С. Игова «Олени» — в мировой словесности не одинок. Гётевский Вертер; Треплев из «Чайки» Чехова; «великий Гэтсби» Скотта Фицджеральда… История несовместности иллюзорной мечты и «тысячелетия на дворе» — многолика и бесконечна. Еще одна подобная история, весьма небанально изложенная, — и составляет содержание романа. «Тот непонятный ужас, который я пережил прошлым летом, показался мне знаком того, что человек никуда не может скрыться от реального ужаса действительности», — говорит его герой.
Две повести Виктора Паскова, составившие эту книгу, — своеобразный диалог автора с самим собой. А два ее героя — два мальчика, умные не по годам, — две «модели», сегодня еще более явные, чем тридцать лет назад. Ребенок таков, каков мир и люди в нем. Фарисейство и ложь, в которых проходит жизнь Александра («Незрелые убийства»), — и открытость и честность, дарованные Виктору («Баллада о Георге Хениге»). Год спустя после опубликования первой повести (1986), в которой были увидены лишь цинизм и скандальность, а на самом деле — горечь и трезвость, — Пасков сам себе (и своим читателям!) ответил «Балладой…», с этим ее почти наивным романтизмом, также не исключившим ни трезвости, ни реалистичности, но осененным честью и благородством.
«Это — мираж, дым, фикция!.. Что такое эта ваша разруха? Старуха с клюкой? Ведьма, которая выбила все стекла, потушила все лампы? Да ее вовсе не существует!.. Разруха сидит… в головах!» Этот несуществующий эпиграф к роману Владимира Зарева — из повести Булгакова «Собачье сердце». Зарев рассказывает историю двойного фиаско: абсолютно вписавшегося в «новую жизнь» бизнесмена Бояна Тилева и столь же абсолютно не вписавшегося в нее писателя Мартина Сестримского. Их жизни воссозданы с почти документалистской тщательностью, снимающей опасность примитивного морализаторства.
Знаменитый роман Теодоры Димовой по счастливому стечению обстоятельств написан в Болгарии. Хотя, как кажется, мог бы появиться в любой из тех стран мира, которые сегодня принято называть «цивилизованными». Например — в России… Роман Димовой написан с цветаевской неистовостью и бесстрашием — и с цветаевской исповедальностью. С неженской — тоже цветаевской — силой. Впрочем, как знать… Может, как раз — женской. Недаром роман называется «Матери».